Яков Ильичёв - Турецкий караван

Каймакам сказал:

— Наш городок невелик, но такие большие люди его посетили! Разрешите нам сфотографироваться с вами.

Натекла толпа горожан. Ребятишки шмыгали среди ног взрослых, одетых в длиннополые пальто. Знатные — почти у каждого в руках трость, добродушно подталкивали мальчишек ее концом. Фотограф, то и дело отрываясь от своего огромного ящика, отгонял ребят, которых привлекал не столько ящик, сколько нетурецкие солдаты в шапках с красными звездами и торчащим пальцем.

Кажется, минули годы после отплытия из Батума. Ваня многое узнал. Неспроста и холодность трапезундских властей в первые дни, и лихорадочное переодевание Хасана на палубе, и заставы — каракол на дорогах, и разгромленные деревни, и убитый рум.

Все тверже и определеннее разбирался. Антанта привечает султана, за послушание предоставляет ему трон; бросает против Кемаля султанских министров и вооруженную армию ислама; между тем в этой армии много обманутых крестьян: когда идут в атаку, несут полотнище со стихами из Корана. А кемалистский солдат, хотя и верует в аллаха и почитает Коран, это полотнище расстреливает! Вот так! Антанта бросает турка против турка, афинских греков ведет на ангорских. Армян-дашнаков с одними турками сводит, на других насылает с оружием. Кемаля чернит, его же старается и подкупить. Тьма обманывающих и обманутых, и все вооружены. Обманутый же с оружием — беда… Но разгорается в Анатолии огонь — будет перемена. Раньше не было такого, чтобы мусульманину пришлось стрелять в Коран.

Доро́га, доро́га, вся жизнь в дороге… После Хавзы шоссе на изгибе стало спускаться к реке и пошло по краю обрыва. Конная группа двигалась ущельем по течению. Яростное течение, но броды мелкие — по брюхо коню. То и дело переправа через поток, ловили тропу то на одном, то на другом берегу.

Миновали деревушку. У домов садики с айвой и вишней. Виноградных лоз не видно — высоко, зато пасеки, мед, живая земля. Здесь можно людям хорошо жить, если б не пули, ножи и огонь. Ваню догнал верховой Хамид, придержал коня, протянул пачку сигарет:

— Ваныя, курым?

Но Ваня только косо взглянул, стегнул своего коня. Хамид жалостно улыбнулся — почему так изменился к нему русский Ваня? Хамид повернулся к Кемику:

— Кумык, курым?

Кемик неожиданно для Вани с победной широкой улыбкой взял сигарету. Хамид рассмеялся и на Ваню взглянул с насмешкой.

Внизу душновато потеплело. В полдень припекло. Кони и люди обливались потом, дышали тяжело. Остановились в придорожной деревушке, оказалось — курдская. Убогие постройки. Фрунзе сказал: похожи на киргизские зимовки, но без загона, скот — в самом доме, вместе с людьми. Зашли в глиняный домишко, полуврытый в землю, увидели земляные нары, на них паласы — твердые подушки, у стены очаг; ни стола, ни стула, ни одежды — только шаровары и кофта, что на себе.

А женщины смелые — не закрывали лица.

Проехали через деревни Каразапе и Аладжик. Навстречу попадались вереницы вьючных осликов. И, как летом в России, возы с сеном. Конечно, и двухколесные арбы с кузовами из грубой ткани, в каких перевозят зерно, а сейчас — патроны.

— Свернем, пожалуйста, — предложил майор. — Сделаем спуск к городу Мерзифону. На верную дорогу прошу.

— На верную — согласны, — ответил командующий.

Сверху было видно рыжее холмистое плоскогорье. В лощины ныряли и терялись извилистые белесые веревки-дороги.

Всадники спустились к подножию холма. Из-за его выпуклого склона, поросшего редкой белой травкой с острыми листьями, навстречу выступил очередной поезд Анатолии. Верблюд-вожак, украшенный кистями, бирюзой, бубенчиками, вел вереницу животных, соединенных бечевой, брюхастых, нагруженных ящиками, корзинками и мешками вперемет. Мерно раскачиваясь, верблюды ступали тонкими ногами с пухлыми коленями, выгнули длинные шеи. Все они песчаной окраски. Только глаза с желтыми ресницами темные.

Ване жаль этих безответных горбачей. Нижняя губа у них печально отвисла, горбы разведены, как зубья пилы, вправо-влево. От вековечного-то груза и выросли на спине эти горбы; брюхо раздуло от колючей пищи; их путь издалека и далеко…

Хозяйственный Кулага говорил, что в Турции железные дороги — это лишь подъездные пути к морским портам, построены иноземными дельцами для подвоза и перегрузки на пароходы турецкой шерсти, хлопка, табака и всего, что можно увезти, и чтобы самим привезти и сбыть втридорога ситцы, сатины, многие фабричные товары — нажиться. Только Германия провела свою, Багдадскую, дорогу подальше от моря, чтобы не достали пушки с английских дредноутов, — так протянула руку к богатствам Персии, к восточным владениям Англия. Фома Игнатьевич еще в Харькове по специальным книгам бросил глаз на транспортные дела. Пришельцы все делают в Малой Азии по своему расчету, для себя, а турок тащись вот до самой смерти при верблюдах, как тащился все тысячи лет со времени сотворения мира, о котором и дед Сайка с критикой говорил…

Тек верблюжий караван — желтая вечная река — по песчаным перекатам.

— Селям! — крикнул Ваня караванбаши. — Здорово!

Тот встрепенулся, поднял обе руки к груди…

Спустились в теплую плоскую степь, утопающую в горах, но еще освещенную солнцем. В чаше среди хлебных полей и стоял город Мерзифон — уже видны белые дома и минареты. Вдоль реки внизу изумрудно светились лужки, стояла свежая трава. Многие деревья были зеленые, на других набухли почки. До окраинных домиков тянулись виноградники, фруктовые сады и огороды. По сторонам шоссе росли тутовые деревья. Казалось, и сейчас земля под ними черная от сладких нежных плодов.

— Живая земля, — сказал командующий.

Увидев на развилке дороги группу турок в штатском и военном, Фрунзе уже знал, что это встречающие, и пришпорил коня.

Элегантный-мужчина, выступивший вперед, как только конники спешились на развилке, был мерзифонский каймакам Ахмед. Он заговорил по-французски, подчиненные прислушивались почтительно. Ахмед приветствовал гостей, пожал руку, стал знакомить Фрунзе со своими. Все они здоровались ласково, держались скромно, никто не протягивал руку первым, не перебивал говорившего. К ним каймакам обращался более тихим голосом, запросто, но строго.

В одном экипаже ехали до города целый час.

— У нас вы хорошо отдохнете, — сказал каймакам Ахмед. — Наш город богатый. Одиннадцать тысяч населения.

Фрунзе угадал в нем деятеля нового типа, истого кемалиста, когда каймакам сказал:

— Мы — земледельцы, продовольствие есть, хлеб, фрукты, овощи. Мы не можем показать вам фабрик. До войны имели ткацкую промышленность — полотенца, платки, оконные шторы, скатерти. Но в руках армян и греков. А их теперь нет. Их выгнали прежние правители. Европа заставила их драться с нами. Вместе с людьми мы лишились промышленности.