Михаил Шитов - Свидания в непогоду

А Шустрову тоже привиделись вечера, когда, сливаясь с тенями, спешил он к домику у водокачки. Но все его мысли обостренно смыкались на одной, давно сложившейся: не надо было допускать до этого; какая идиотская неосмотрительность! Закурив, он остановился сбоку от Нюры, спросил с натужливым сочувствием:

— Тебе, может быть, помочь в чем? — Она молчала. — Слышишь, Нюра… Я же не хотел и не хочу тебя обидеть. Может быть… еще не поздно? — с усилием выговорил он.

— Ничего не надо. — Нюра бегло взглянула на него. — Вы не бойтесь: никто не знает. Пусть уж Нюра сама расплачивается.

Шустров подергал лопатками, точно от удара. Хуже всего был этот тон, не оставлявший никаких сомнений в его виновности. Вспомнились — и сейчас показались уместными — слова о взаимной ответственности и о том, что никаких обязательств он не давал и дать не мог; и еще подумалось попутно, что у него нет и не может быть уверенности в том, что именно он повинен в случившемся. Но обе мысли он приглушил, найдя их подленькими, а над ними поднялась и прочно утвердилась третья: не допускать сейчас до осложнений, сделать всё, что она просит…

Нюра ушла, а он долго и бесцельно перекладывал с места на место папки. То он чувствовал себя, как мышь в капкане, то теплилась надежда, что всё, может быть, и обойдется. И будоражило, не давало покоя сознание виновности перед этой женщиной.

Волоча стальную ленту рулетки, из ворот мастерских вышел Агеев. За ним с другим концом ленты показался Лесоханов. Пока они тянули упругую полоску стали, Яков Сергеич, одетый в новый ватник, придерживал створку ворот, — ветер норовил откинуть ее напрочь.

Зрелище было не из обычных. Ремонтники, с любопытством выглядывая из мастерских, спрашивали:

— А теперь куда, Андрей Михалыч? Теперь что?

— Теперь место для чистилища прикинем, — смеялся Андрей Михалыч. — Смотрите, кто попадется, — несдобровать!

По хрусткому свежему снегу они подошли к старой ольхе, на которой еще полгода назад висел сигнальный рельс, убранный по распоряжению Шустрова. Случайно глянув на одинокий штырь — всё, что осталось от звонкоголосого снегиревского старожила, — Иванченко вспомнил недавнее свое прошлое, взгрустнул: да, меняются времена…

На дворе декабрь, зима метелицей стелется по площадке, а у Якова Сергеича лицо смуглое, будто от загара. Шутники говорят, что это с весны еще дает знать о себе благодатное кавказское солнце. Может быть, и так…

Месяц капремонта на Минеральных Водах надолго освежил Якова Сергеича — поубавил складок на шее, вернул упругость походке. Приехав тогда еще, весной, с курорта, он молодцевато вошел в бывший свой кабинет, козырнул Шустрову: «Прибыл в ваше распоряжение!» Шустров на шутку не ответил, улыбнулся лишь и предложил сесть. Поговорили не очень усердно о пользе минеральных источников, о снегиревских делах. От этой ли натянутой беседы или под влиянием знакомой кабинетной обстановки (думал перемены найти, а всё оказалось по-старому) Яков Сергеич под конец приобмяк, ссутулился. И с того дня в конторе и на приемах у Шустрова старался без особой надобности не задерживаться. А наутро он принял мастерские, как принимал их много лет назад, когда был выдвинут из бригадиров в заведующие, а затем и на директорство. «Так, старик; к пенсии как раз до бригадиров дорастешь», — подшучивал над собой Яков Сергеич. Но еще до поездки на юг он передумал обо всем этом, переболел, и теперь старался зря не тревожиться. Не угнался своим колесиком за маховиком жизни, так что ж — казниться? Делай что по силам…

И вот вторую неделю, забыв об одышке, лазит он вместе с Лесохановым и Агеевым по всем закоулкам мастерских. Перейдя еще осенью на четвертый курс института, Агеев наловчился на расчетах и эскизах; Яков Сергеич давал советы, подсказанные опытом. Дело в шести руках спорилось. Они обмеряли пол и стены, прикидывали, где и как организовать новые технологические линии. Наступало время осуществиться давним планам Лесоханова — реконструировать мастерские.

У ольхи Андрей Михалыч остановился, притопнул ногой о землю:

— Вот здесь бы и самый раз чистилищу быть! А проще говоря — душевую для машин поставить.

— Какую это душевую, Михалыч?

— Обыкновенную. Каменную. С парком, — с удовольствием произнес Андрей Михалыч. — Понимаете, значит: подойдет трактор к воротам, а погрузчик хвать его за бока: «Пожалте под душ!» Промоем его горячей водичкой — и на разборку, чистеньким. Лафа!

— Придумаешь ты, Михалыч, — сказал Иванченко. — Душевая для трактора! Ни денег еще нет, ни сметы, а ты вон куда!.. Утвердят ли такую штуковину?

— Утвердят. А нет — сами сделаем.

— «Сами»!.. У самих небось тоже начальник с оглядкой — что еще скажет!

— А то́ же, что и мы.

— Смотря, с какой ноги встанет? — с усмешкой полуспросил Агеев, понимая, как и Лесоханов, о ком говорит Иванченко.

— Вернее, как в верхах рассудят, — уточнил Яков Сергеич. — Помню, на совещании как-то у Береснева…

— Давайте-ка посмотрим, как фундамент ляжет, — преувеличенно громко прервал его Лесоханов и подкинул блеснувшую тускло ленту. — От ольхи бери, Вадим…

Иванченко искоса, настороженно, взглянул через плечо: с тропы сворачивал к ольхе Шустров. На голове мерлушковая, заломленная набок шапка, пальто плотно застегнуто до воротника.

— Морозец, — сказал, подойдя, похлопывая руками в перчатках. — Что прикидываете, Андрей Михалыч?

— Душевую. Мойку для тракторов, — ответил Лесоханов, разгибаясь. — Записывай, Яков Сергеич: шесть метров по фасаду… Ну, банька будет подходящая, с парком, — он снова топнул ногой о землю, увлеченно заговорил о погрузчике, хватающем за бока машины.

— Послушать вас, Андрей Михалыч, так в пору самим под душ лезть. Говорите аппетитно, — улыбнулся Шустров. В присутствии Иванченко и Агеева ему хотелось сделать приятное Лесоханову, но в ту же минуту, заметив усмешку на губах Агеева, он почувствовал, что слова его могут быть истолкованы в иносказательном смысле. Впечатление усилилось, когда Иванченко, подувая на замерзшие пальцы, обронил к слову:

— Бывает, и самим полезно.

— Исполком ждет обоснование для реконструкции и смету, — суше сказал Шустров. — Надо к следующей неделе подготовить.

— А у нас почти всё готово, — ответил Андрей Михалыч, не замечая ни перемены в его голосе, ни агеевской усмешки.

Шустров постоял еще с пяток минут, пока Лесоханов и Агеев обмеряли площадку, а Иванченко записывал цифры. Потом они вернулись в мастерскую. Следуя за ними, он дошел до двери, поглядел, как от удара осыпаются с нее крупинки инея, и медленно повернул к конторе. «Душевая, с парком», — вертелись в его голове слова Лесоханова, и двусмысленное присловье Иванченко мешалось с ними, и живо виделась усмешка Агеева. «Нужно было тебе соваться с этой похвалой — ведь еще неизвестно, что получится».