Михаил Шитов - Свидания в непогоду

Ничего не ответив, Бродова полезла на переднее сиденье. Расселись и остальные. Невысокого и узкоплечего Тугаева сжали так, что трудно было шевельнуться, и всё равно места не хватило: Вале пришлось сидеть бочком, у самой двери.

Павлуша включил мотор, но, прежде чем ехать, оглянулся, сказал неодобрительно:

— Перегруз. На одну нештатную единицу.

— Не первый раз, — сказала Бродова. — До Отрады дотянем, а там Вася сойдет.

— Я могу выйти, — смутилась Валя и нерешительно подалась вперед, но Бродова остановила ее и коснулась плеча Павлуши:

— Трогай!

«Победа» развернулась и, набирая скорость, выехала на моторнинское шоссе. В ветровом стекле, приближаясь, развертываясь вширь, поплыли холмы, леса. Линия горизонта то подскакивала к верхней кромке стекла, то вдруг стремительно падала под колеса.

Дорога всегда молодила Тугаева. Грунтовая, изрытая колеями; асфальтированная, глаже скатерти летящая навстречу; стиснутая сугробами или поросшая травой полевая, — она волновала его необозримостью земной жизни. Толпятся и уходят прочь перелески, рябят в глазах сахарные головы столбушек, натыканные по обочинам на скатах, блеснет озеро в малахитовой чаше холмов, встречный ветер кинет в лицо пригоршню лесных ароматов, а она всё бежит и бежит в загоризонтные дали. Сколько впереди незнакомых пространств, сколько людей, с которыми хотелось бы встретиться!

Подъем. Павлуша переключает скорость. Стучат шестерни, подвывает мотор, дорожных спутников отбрасывает назад. Они смотрят по сторонам, говорят о своем, и Тугаев узнает новости, напоминающие ему о непрерывности людских дел. Какой-то Головин из совхоза «Отрада» обязался откормить четыре сотни свиней, а механизатор Никитенко вывез на свой участок все компосты… В глубине березовского пейзажа, прихваченной сиреневой легкостью, показываются поселки, издали без признаков движения и безмолвные, словно нарисованные на полотне. Где-то там Головин трудится на ферме или, может быть, вышел подышать свежим воздухом и вот сейчас глядит, как блеснула на горизонте машина, не ведая, что сидящие в ней люди поминают его добрым словом. Вон взбирается на горушку трактор с прицепом, водитель перегнулся с сиденья, смотрит под гусеницы. Не этот ли Никитенко?

Спуск. Шуршат, нагоняя друг друга, колеса. По задку машины непрерывно и дробно стучит взвихренный движением гравий; треск его напоминает электрические разряды. А дорога бежит всё дальше; другая, чуть у́же, пересекает ее. На белом столбе торчат стрелки-указатели. «Быстрый Ручей. 18 км », — успевает прочитать Тугаев. — «Снегиревка. 7 км », «Отрада. 23 км ».

— Хорошие у вас названия, — говорит он, ни к кому особенно не обращаясь. — Отрада, Быстрый Ручей… И ваше тоже отличное, — улыбается он Вале, узнав в пути, откуда она. — Горы! Приятно жить и работать в таких местах…

Из приличия Валя тоже улыбается, но ей кажется, что в очках лектора какие-то холодные искорки посмеиваются над нею. «Живи да работай!» — слышит она голос Лопатина и молча опускает голову.

— Названия хорошие, верно, — поворачивается Бродова, и круглое лицо ее, обветренное, с нестираемыми складками в уголках губ, становится на миг ребячливым. Но уже в следующую секунду изменившийся, озабоченный взгляд ее останавливается на инструкторе: — В «Ручье», Вася, у нас сколько вывезли?

Сдвинув брови в одну черную полосу, Вася задумывается:

— Вместе с компостами что-то тонн пятьсот.

— Пятьсот шестьдесят, — уточняет сотрудница газеты.

— Плохо. Надо Можаева подкрутить. У них под одну кукурузу надо восемьсот вывезти.

— А то еще Грязи есть, — мельком взглянув на Тугаева, говорит Павлуша. — Чем плохо?

— Грязи тоже у меня, — вставляет Вася. — Там с надоями нынче выправились: с плюсом идут.

— А у вас какие надои? — обращается Тугаев к Вале. Ему не столько хочется узнать, какие в Горах надои (сведения об этом припасены у него в достатке), сколько втянуть в общую беседу эту держащуюся особняком девушку.

Рассеянно смотревшая на Тугаева, Валя переводит взгляд за окно, как будто вопрос обращен не к ней.

— Вы не доярка?

— Нет, — поспешно отвечает Валя, и Тугаев чувствует почему-то, что вопрос его бестактен, сам смущается и умолкает.

— Видите ли, Степан Федотыч, — смягчает неловкость бывшая горская учительница, — Валя пока не работает, и ей трудно ответить на ваш вопрос.

— Нештатная единица, — вспоминает свою остроту Павлуша.

Бродова тычет его локтем:

— Перестань!

Вскоре машина стала пустеть. В Отраде вышел Вася, в Грязях — сотрудница районной газеты. Прощаясь, она поцеловала Валю, сказала негромко: «Подумай, девочка», — и Валя, сникнув, долго смотрела на дорогу.

За́ полдень впереди, на открытой возвышенности, показались дома Моторного. Поселок был крупный — с универмагом, клубом речников и Домом культуры, где должен был выступать Тугаев. Выехав на площадь, Павлуша подрулил к столовой. Райкомовцы обычно обедали здесь перед тем, как приступить к делам или отправиться дальше.

Валя торопливо выскочила из «победы»; до Гор ей надо было искать другую попутную машину. Она поблагодарила Бродову, чуть заметно кивнула Тугаеву и, совсем не глядя на Павлушу, пошла через площадь к магазину, далеко обходя лужи.

— Желаю вам удачи, Степан Федотыч, — сказала после обеда Бродова, прощаясь с Тугаевым. — Я задержусь в городе, а Павлуша послезавтра будет здесь и подбросит вас в Горы.

Она поехала дальше, а Тугаев, разминаясь с дороги, зашагал к Дому культуры.

Синоптик из метеослужбы угодил в точку: на вторые сутки погода испортилась. Небо сплошь заволокло тучами. Ближе к земле ветер гнал их рваные клочья, и они второпях обдавали Моторное колючими брызгами дождя.

Павлуша приехал за Тугаевым в начале одиннадцатого. Времени впереди было с избытком, но Тугаеву хотелось приехать в Горы пораньше, чтобы успеть, как он делал это обычно, познакомиться с людьми и хозяйством. И когда он спросил Павлушу, долго ли им добираться, тот только зубами блеснул:

— Мигом!

В машине было тепло и уютно. Закинув ногу на ногу, пригревшись, Тугаев наблюдал, как дождевые капли разбивались о ветровое стекло: испещренное ими, оно словно перекипало. Когда дождь прекращался, капли медленно оползали и, соединяясь, стремительно вдруг скатывались, оставляя на стекле выпуклые светлые дорожки. И только напротив Павлуши неутомимый «дворник» расчищал, пощелкивая, часть стекла, похожую контуром на раскрытый веер. Меняющийся в этом контуре пейзаж представал во всей своей унылой обнаженности.

Павлуша вел машину легко и так же легко болтал о дорожной жизни. Закуривал, не сбавляя хода, держа одну руку на баранке; огонь спички, прыгая, лизал его огрубевшие пальцы, а «победа» послушно следовала зигзагам шоссе.