Михаил Шитов - Свидания в непогоду

— Шагай, шагай, коли уж взялся, — подбадривал себя Тугаев, не видя просвета ни впереди, ни в небе, ни по сторонам.

Опять сбилась портянка. Корявая колода, присыпанная снежком, легла на пути. Тугаев постучал по ней носком сапога — хотел присесть. Хрястнула и осыпалась трухлявая кора, звук получился гулкий, ненадежный, и, тяжело перевалив через преграду, Тугаев зашагал прочь.

— А это уж совсем хорошо, — проговорил он, подходя минутой позже к широкой, на десяток метров, луже.

Она была темной, без блеска, и неподвижной — даже ветер не расписывал ее рябью. Только редкие снежинки, по-прежнему падавшие, холодно вспыхивали и гасли, коснувшись ее поверхности.

Тугаев оторопело смотрел на лужу. Справа и слева она уползала в заросли, и, видно, не было иного выхода, кроме той же колеи, выбиравшейся по ту сторону на пригорок. В воде по щиколотку стоял молодой осинник и понятливо протягивал ветви: иди, мол, поддержим!

И Тугаев пошел, протерев для верности очки.

Лужа показалась неглубокой, и он уже с третьего шага уверенно заносил ногу. Разумно помогали деревца. Но ближе к середине дно стало ускользать из-под ног. Вода, казавшаяся Тугаеву тягучей, как черная патока, доходила почти до колен. Стараясь удержать равновесие, он наваливался всем телом на палку, цеплялся за дружественные осинки.

Сердце защемило незваное чувство беспомощности. Вдобавок к стеклу очков прилип пухлый комок снежинок, и мир, без того серенький, совсем растворился в нем. Тугаев растерянно потянулся к соседнему деревцу и в ту же минуту оступился. Всплеснула вода, правую ногу охватила ледяная влага. Он поспешно поднял ее и, замерев, прислушивался, как вода растекается в сапоге. И когда она пригрелась, расположилась по-хозяйски, он опустил ногу и, уже не очень следя за дном, выбрался на пригорок.

Теперь он боялся смотреть на часы, боялся думать, что все его усилия вовремя добраться до Гор могут оказаться напрасными. Он шел и шел, пока хватало сил. Он уже не сомневался, что сбился с пути, но о возвращении назад не могло быть и речи.

Давно потерялся след тракторных гусениц, будто и не было его, как не было ни беспечного Павлуши, ни дорожных спутников, видевшихся теперь откуда-то из нереального далека. Проселок мотался, как неприкаянный, в частом кустарнике и, обессиленный им, истаивал на глазах. Еще немного покрутил он Тугаева без всякой цели и вдруг бесследно исчез.

Потеряв направление, Тугаев брел наугад по насту, благо весна не расковала его. Он обходил одни неприступные заросли и вламывался в другие. Ветви упруго сгибались под напором его тела и с хлестом отлетали, норовя прихватить шляпу, исцарапать лицо и руки. Раза два они сбивали очки, — Тугаев чуть ли не на четвереньках выискивал их в перегнившей трухе.

Уже, кажется, темнело, небо и лес заволакивались сумрачной пеленой. Снег местами спадал, земля обнажалась в зыбком покрове мхов и лишайников. Тугаев поднимался по откосу, стремясь пробиться на высотку, где он мог бы сориентироваться. Но высотка не обнадежила его, — и здесь стоял стеной тот же неистощимый осинник. Лишь кое-где в прорывах обрисовывались ближние холмы, сплошь усеянные мелколесьем, и не было ни малейшего намека на жилье или хотя бы на дорогу.

Впереди был спуск — зловещий провал в тартарары. Маскируя его, снизу поднимались верхушки крупных деревьев.

Тугаев заметался по высотке, но она всюду круто обрывалась. Его смутило, что при подъеме он не заметил особой крутизны, и эта мысль сбивала с толку: куда идти? Но он хорошо помнил, что на откосе, по которому он только что шел, больших деревьев не было; значит, предстояло одолеть и эту преграду. И тогда, опираясь на палку, он стал спускаться в провал.

Чем ниже сходил он по мшистому обрыву, напряженно поглядывая по сторонам, тем сумеречней становилось в этой потаенной лесной трущобе. Внизу тени совсем уплотнились, ветер не доставал их, всё молчало в сонной и величавой тишине. Была минута, когда Тугаеву хотелось присесть наедине с этой очищающей душу тишиной, и минута, в которую он почувствовал себя странником, вторгшимся в недозволенные пределы. Он боялся кашлянуть, неосторожно ступить, и еще он понял, что это был просто страх перед тем неизвестным, что могло здесь внезапно его ошеломить.

Взгляд его невольно притягивали следы зверья на снегу, зияющие чернотой логова, из глубины которых выползали, точно щупальца, обнаженные корни деревьев. Вдруг казалось, что в черноте этой загорались злые огоньки, или виделось рыжее тулово, вблизи оказывавшееся валуном.

Сосны смыкались верхушками, клочки неба летели в вышине. Низкорослые ели еще кутались в истлевающие лохмотья снега, под нижними их ветвями таилась укромная мгла. Изредка треск нарушал безмолвие, или птица, вспугнутая Тугаевым, шумно взлетала из-под его ног, и сам он ошалело шарахался в сторону. И лес, в котором он отдыхал у поленницы, казался ему отсюда парком, где можно, посвистывая, услаждать душу прогулкой.

За одним провалом последовал другой. Тугаев упорно пробивался вперед. Несмотря на усталость, он почти с умилением ощущал гордость, видя эту прекрасную русскую природу, в которой всё могуче и цепко, и нет удержу ее ненасытному жизнелюбию.

На исходе седьмого часа он перестал ждать милости от леса, хотя и прощал ему все обиды. Но тут вскоре лес, будто испытав его выдержку, уступчиво пораздвинулся, открыл впереди просвет.

Тугаев пошел прямо в его сердцевину. И действительно, лесное воинство стало быстро редеть. Точно обозы, отстающие от армии, начали отрываться от него отдельные рощицы, кустарники, и наконец широченный горизонт, завешенный изморосью, размахнулся во все стороны перед Тугаевым. Он скинул шляпу с головы к ладонью обтер мокрый лоб.

Было еще светло, просто лес подшутил над ним, напустив раньше времени сумерки. Теперь-то он должен дойти, наверняка должен! Еще, правда, совершенно не представлялось, куда он вышел, и усталость валила с ног, но утешительно было сознавать, что наперекор ей и всему пройдены незнакомые, трудные километры.

Ветер потеплел, сник. Широко отставляя палку, Тугаев спускался в котловину, огражденную вдали цепью лесистых холмов. По открытым косогорам перемежались рваные холстины снега и темной стерни с разбросанными кое-где горстками навоза. Из овражков поднимались кустарники, хлопотливо сбегали ручьи… Картина была пестрой, и лишь в отдалении, у холмов, тянулась однообразная полоса вылинявшего снега. Там, на взгорье, Тугаеву померещились строения, и он упрямо месил расползавшуюся под ногами стерню.

Еще через десяток минут сбоку выдвинулся редкий лесок. Какое-то рыжее длинноватое пятно привлекло в нем внимание Тугаева; оно неясно колебалось, перечеркнутое кустарником. Тугаев остановился и, пристально вглядываясь, стиснул палку. Лось? Медведь? И у него вдруг захватило дух: лошадь!