Михаил Шитов - Свидания в непогоду

Тогда вся ее жизнь всколыхнулась, просветленная, как волна на восходе солнца, всё перемешалось от радости, и, может быть, поэтому Валя не успела подготовиться как следует. Горько было вспоминать, беспокойные сборы в дорогу (не она ли это, наконец?), придирчивые вопросы экзаменаторов, тревожные волнения у дверей приемной комиссии, — и всё лишь для того, чтобы спустя несколько дней не найти своей фамилии в списке принятых. Нет, не ее, знать, приветила «синяя птица», не ее осенила своим широким крылом!

И вот дни, похожие один на другой, как рейки штакетника, и, как он, замыкающие ее мирок. Иногда Валя заходила к матери на ферму, помогала доить коров, чтобы уж не очень скучать. Наведывалась в контору к Лиде — обменяться новостями о подругах и платьях. Вечерами — кино на «верхушке», танцы под радиолу и под водительством мешковатого Яши, ухаживание горских парней, о которых не хотелось думать всерьез.

За домом, за яблоневым садом, темнели леса. Росла и опадала листва, снега вздымались до горизонта и никли, теряя блеск, а она всё ждала чего-то, всё смотрела в волнистое стекло окна…

Утром, как всегда, раньше всех проснулась Мария Степановна. Спала она на узкой койке под полатями, в первой половине дома, где стояли печь и обеденный стол.

Бывало, в этот же час спускался с полатей Илья Кузьмич и, прежде чем умыться, раскуривал у окна папиросу. Илья Кузьмич ничего не умел делать тихо — гремел кружкой, всегда задевал за что-нибудь размашистыми локтями, и пол ходил под ним ходуном.

— Тише ты, — шикала жена.

— «Тише, тише», — сердился Илья Кузьмич. — Чай, и ребятам пора. Балуешь их, Марья, вот что, — а сам старался бесшумно опускать стволик рукомойника.

Вполголоса поругивались они, говорили о семейных делах, о детях, и теперь нескладные те беседы и шиканья вспоминались Марии Степановне как счастливая, невозвратная пора.

Сунув босые ноги в шлепанцы, Мария Степановна сполоснулась под умывальником, затопила печь. Скрип двери в горенку заставил ее обернуться: на кухню вышел Ефим; мурлыча и высоко задрав хвост, стал обтираться у ног хозяйки.

— Ну, здравствуй, здравствуй, — пришептывала Мария Степановна. — Чего не спишь, мурлыка? Картошки вот хочешь? — Ефим обнюхал разломанную картофелину, недовольно отвернулся. — Не хочешь? Тогда жди. Ничего, брат, потерпи немного…

Так, разговаривая с котом, Мария Степановна неслышно передвигалась в кругу привычных забот: вскипятила чай, подогрела вчерашний картофель с голубцами, задала корм домашней скотине.

Тусклый рассвет вползал в окно, от рамы стекала к полу струя холодка. Как только заметно развиднелось, Мария Степановна заглянула в горницу: время было поднимать Витюшку. И его, еще сонного, зевающего, предупредила, чтобы не шумел.

В переднем углу на никелированной кровати спала Валя. Русые волосы ее разметаны по подушке, под темными ресницами блуждают сонные видения. Мария Степановна подоткнула одеяло в ногах дочери, поправила на окне занавеску и следом за пыхтящим Витюшкой, которому осторожность никак не давалась, тихо вышла на кухню.

Когда она после утренней дойки вернулась домой, Витюшки давно уж и след простыл. Валя поднялась, успев прибрать постель и комнату. Она сидела на кухне с Ефимом на коленях и медленно выбирала со сковороды ломтики жареного картофеля.

— Встала? — спросила мать.

— Как видишь…

Мария Степановна озабоченно присела к столу, но тут же поднялась, выдвинула для чего-то чистое ведро из-под лавки, заглянула в него и поставила на место. Похрустывая ломтиками картофеля, Валя видела, как мать бралась то за ухваты, то за чашки и не снимала резиновых сапог, как делала всегда после возвращения из коровника.

— Ты чего не посидишь? — спросила Валя.

— Опять на ферму бежать, — сказала Мария Степановна, не глядя на дочь. — Ганюшина, вишь, заболела. Половина ее группы не раздоена.

— С чего бы это она? Вчера в клубе была здорова и невредима.

— Не знаю. С непогоды, может.

— Так давай я схожу.

— Ты кушай, кушай, — заторопилась мать. — Не велик труд, и сама управлюсь… Вот разве за сахаром сбегаешь, и чаю пачку бы.

— Нет, давай на ферму. — У Вали дрогнула и опустилась нижняя губа. Она поднялась, швырнув на пол обескураженного Ефима. — Давай деньги, и в магазин схожу!

— Что ты так — вдруг? — испуганно проговорила мать. — С Ганюшиной я уже договорилась. Мне-то ведь сподручней… А ты не торопись, потом и в магазин сходишь…

Сложные, противоречивые чувства волновали Марию Степановну, не давали ей покоя. Она щадила дочь — и не могла разобраться, правильно ли поступает. Опыт и здравый рассудок подсказывали ей, что без работы, от ничегонеделанья, Валя зачахнет, а сердце противилось: как можно после десятилетки идти простой дояркой или полеводом? Для чего же тогда годы учебы, тревоги из-за отметок, учебников, школьного снаряжения, для чего в глухие зимние утра приходилось отрывать девочку ото сна?

Говорили, правда, что со временем даже скотники будут с образованием, а на фермах появятся машины, в которых без грамоты не разберешься. Мария Степановна верила в это, но прежде всего она знала, что труд есть труд и навоз в коровнике есть навоз, — от этого никуда не денешься. И много ли, наконец, надо умения, чтобы овладеть хотя бы той же электродойкой? Со своими тремя классами она без особых усилий давно и хорошо освоила доильные аппараты, и дело у нее шло успешней, чем у Валиных сверстниц, пришедших на ферму из десятилетки. Тут Мария Степановна ловила себя на мысли, что гордится своим уменьем и, как знать, может быть гордилась бы и дочерью, видя ее на ферме рядом с собой…

— Не торопись, покушай, — повторила Мария Степановна и платком протерла уголки глаз. — Потом, коли хочешь, ко мне забегай.

Она положила деньги на стол и, поцеловав дочь, заспешила на ферму. А Валя, посидев немного у окна, пошла в магазин.

С утра над Горами сеялась непроглядная свинцовая муть. Муторно было в небе, муторно на земле. Напористый ветер сбивал Валю с ног, хлестал звучной, пахнущей льдом капелью. Поворачиваясь к нему то спиной, то боком и не забывая обходить лужи, иссекаемые мелкой рябью, Валя медленно взбиралась на «верхушку».

Народу в магазине было мало. Валя сунула покупку в авоську, спрятала ее под пальто, чтобы не замочить, и опять вышла на улицу. Домой возвращаться не хотелось, идти на ферму в такую погоду — тоже. Подумав, она завернула за угол, в контору.

Она не ожидала встречи с Михаилом Петровичем (в этот час он обычно выезжал в бригады) и, увидев его, нерешительно остановилась у порога.

— Ходи, ходи, невеста, да сквозняка не устраивай, — с непонятной, как всегда, усмешкой сказал Михаил Петрович.

Он сидел за одним столом с управляющим отделением, который при входе Вали хмуро повел бровями, но глаз от бумаг не поднял. Управляющий что-то вычитывал из бумаг, а Михаил Петрович, опираясь на палку, перелистывал записную книжку. В глубине комнаты щелкала на счетах Лида Симакова. Уходить ни с чем не хотелось, и, кивнув мужчинам, Валя подсела к Лиде.