Михаил Шитов - Свидания в непогоду

Для Яши наступила горячая пора: надо было урезонивать затевавших возню мальцов, занимать сверстников, следить, чтобы, не дай бог, не сдвинули скамьи. Но когда киномеханик включил радиолу и тоскующий тенор запел о черноморских просторах, и гребни волн как будто заплескались у горской «верхушки», — скамьи сами по себе пришли в движение, затем закружились и пары. И Яша ничего не мог поделать. А может быть, во всем виновато было малиновое пальто, мелькнувшее у входа…

Между тем наказ Михаила Петровича не помог: слух о пропавшем лекторе просочился в народ. Любопытство к событию усилилось после того, как в конторе появился еще один отсыревший дозорный. Ничего не прибавив нового, он лишь возбудил общее беспокойство. Нетерпеливые толклись на крыльце, совмещая здесь перекур с гаданьем: будет ли лекция или придется не солоно хлебавши расходиться?

— Не толпитесь, товарищи, дайте другим пройти, — увещевал их Лопатин.

— А я-то спешил, Петрович, как бы не опоздать, — говорил седобородый старик, похожий в роговых очках на ученого. — Зря, выходит?

— Погоди, дядя Семен, время еще есть.

Дядя Семен, старейший совхозный полевод, поднес к губам самокрутку. Строгие очки стушевались в дымке́.

— Погодить можно. Только бы приехал…

— Куда ему по такой мокроте торопиться, — сказала женщина в шерстяном, низко повязанном платке. Это была Ганюшина, за минуту перед тем поднявшаяся на крыльцо. — Сидит небось где-нибудь, чаёк попивает.

— Ты, баба, вроде бы больная, а туда же! — насупленно смерил ее глазами Михаил Петрович.

Сплюнув шелуху от семечка, Ганюшина отбрыкнулась:

— У меня болезнь ходячая — необязательно в постели валандаться!

— А то позвала бы, коли скучно, — вставил кто-то под общий смех.

— Доктора ей хорошего — сразу вылечит!

Из сеней вышел кузнец Федя Барсуков — добродушный задира и шутник, без которого не обходился ни один вечер.

— Кому здесь доктора? — крикнул от порога. — К вашим услугам!

— Евдокии вон банки поставь!

— Слышь, Федя… Ты, может, и лекцию прочитаешь?

Федя откашлялся, полистал воображаемый блокнот и сделал вид, что отпивает из стакана воду.

— Получается?

— Давай, давай!

— Верно, Михаил Петрович: меня бы подрядили. Полбанки на кон, такую лекцию отгрохаю — закачаетесь!

— Сам-то, смотри, не накачайся!

— Ишь, черт, куда его понесло! — вскрикнула Ганюшина, и все повернули головы к реке, на которую она смотрела.

По дороге через Жимолоху труси́ла каурая лошадка, только что спустившаяся с противоположного берега. В передке саней стоял на коленях щуплый, издали чуть приметный возчик. Нахлестывая лошадь, он упрямо и бесшабашно гнал ее по ржавому снегу, к темневшему впереди разводью. И сразу же внимание всех, кто находился на крыльце, переключилось на непутевого ездока:

— И куда прет, дурной, чего надумал!

— Ореховский, видать, или наш?

— Правей, правей держи, дьявол!

— А ну, не галдеть! — зыкнул Михаил Петрович, как будто шум мешал ему лучше видеть. Изогнувшись над перилами, он пытливо всматривался в розвальни, из которых будто что-то высовывалось, неясное и колеблющееся.

Ближе к середине реки поверх льда широкой полосой разливалась вода. Ступив в нее, лошадь пошла медленней. Возчик легко соскочил с саней (у ног его венчиком взлетели брызги), взял каурую под уздцы. На крыльце враз выкрикнуло несколько голосов:

— Ореховский — Данилыч!

— Этому всё нипочем!

— Чудак! Сейчас под лед сиганет!

Подведя лошадь близко к разводью, возчик почесал кнутовищем висок, осмотрелся и неторопливо свернул в сторону, на белесую целину. Розвальни запрыгали по ледяным гребешкам, вдоль черной расселины во льду. И тогда неясное пятно в них ожило: над санями приподнялся другой человек — в шляпе и в очках, блеснувших тусклыми искорками.

«Верхушка» завосклицала, а Михаила Петровича словно жаром обдало: «Господи, неужели ж он? Да кому еще тут?» Он по-новому, тревожно, окинул взглядом реку и берег, соображая, где лучше саням проехать и не понадобится ли помощь.

— Данилыч! — кричали вразнобой с берега. — Держи правей! Дуй напрямки!

— Ладно вам разоряться, и сам знаю, что делать, — бурчал в ответ Данилыч, обращаясь, впрочем, к каурой и отчасти к Тугаеву, который пытался встать на колени. — Это вы верно надумали, товарищ лектор: сойти не мешает.

— Сойти обязательно, — сказал Тугаев, чувствуя, что от неподвижности замерзает. Не пристало к тому же показываться людям, к которым едешь по делу, в образе истерзанного ненастьем бродяжки. Данилыч придержал лошадь, и Тугаев, преодолевая ломоту в теле, выбрался из саней. Понадобилась еще какая-то доля минуты, чтобы удержать равновесие и не плюхнуться в воду.

Найдя узкое место разводья, Данилыч остановился у самой кромки. Он постучал кнутовищем по закраине льда, оглядел ноги лошади и несильно пригнул ее голову, всё что-то приговаривая, словно давал знать скотине, что от нее требуется. Тугаев тоже подошел к кромке.

Разводье здесь было не шире двух санных полозьев, — просто щель, которая поодаль переходила в озерцо. Пузырчатый лед на сломах мерцал блеклой зеленью, вода казалась неподвижной и как будто вспученной. На берегу стало тихо, и может быть поэтому Тугаев ощутил вдруг бренность покрова, отделявшего его от речных глубин.

— Ступай вперед, — сурово сказал ему Данилыч. — Далеко не отходи!

Тугаев перешагнул щель, как лужу на дороге, и, пройдя несколько шагов, оглянулся.

Данилыч стоял уже по эту сторону разводья. Он потягивал лошадь за уздцы и легонько ударял по ее ногам кнутовищем. Кося глазом по низу, лошадь понимающе переставила через щель передние ноги и, всхрапнув, двинулась дальше. Почти в то же мгновение она осела крупом; задняя нога, скользнув по кромке, сорвалась в воду, хрустнул лед. Данилыч рванул узду. На берегу взвизгнули женские голоса, но не успели они умолкнуть, как розвальни выбрались на целину.

Люди на крыльце опять загомонили, честя Данилыча и подавая ему советы. Хотя до горских холмов оставалось недалеко, здесь, у самого берега, тянулась узкая полоса полой воды.

— Яков! Лидушка! Кто там! — спохватился Михаил Петрович. — Бегите вниз! Похоже, и впрямь лектор это…

— Полбанки за вами, Михаил Петрович! — крикнул Федя-шутник и, перемахнув через перила, затопал под откос.

За ним, надевая на ходу пальто, побежал Яша Полетаев.

— Восемь уж скоро, а ты еще не готова, — сказала Мария Степановна, входя в горенку, где за столом сидела дочь.

— Сейчас. Вот только оборку закончу.

Расстелив на столе кофточку, Валя пришивала к вороту широкую кружевную ленту. С «верхушки» нежно и томно стекали в горенку звуки радиолы. Валя прислушивалась к любимым вальсам, — они прокручивались точно по заказу, и рассеянно вдевала иглу в ткань.