Михаил Шитов - Свидания в непогоду

Всюду был лес, лес, — темно-зеленый вблизи, дымчатый на горизонте, в бурых пятнах подлеска. За мостком внизу дорога взбиралась на другую сторону распадка и на всем своем протяжении была безнадежно пустынной. «Непутевый ты лектор, ни дна тебе, ни покрышки», — грустно улыбнулся Тугаев и, придерживая шляпу, стал осторожно спускаться.

Поднимаясь в гору, он передохнул. По скату метались кусты вербы в светлом оперении. Тугаев догадался, что верба зацветает, распушив серебристые почки. Он сорвал ветку, ощупал шелковые влажные ростки, и они чудодейственно перекинули его в детство. Вспомнилось праздничное убранство в доме, по весне, кисти вербы у икон и на окнах, тепло шершавых материнских рук, снаряжавших его на прогулку. И от этого воспоминания идти стало легче, как будто исподволь подталкивали те же добрые старые руки.

За ложбиной лес опять сомкнулся, и только в одном месте ненадежно брезжил вдали просвет. Минута за минутой манил он к себе Тугаева и был по-прежнему далек.

Оступившись на выбоине, Тугаев почувствовал, что портянка на левой ноге сбилась и на большом пальце натерлась мозоль. Он остановился, присматриваясь, на что бы присесть и переобуться.

Неподалеку от дороги среди деревьев виднелась поленница. Тугаев поднял с обочины молоденькую осинку, срезал ножом сучья и вершину. Прощупывая палкой хрустящий наст, направился к поленнице.

Едва он сделал несколько шагов по лесу, как стало заметно тише, сумрачней.

Снег на полянках, иссеченный опавшими иглами, хранил еще зимнюю свежесть. У оснований деревьев, от корневищ, он отступал, образуя лунки, словно в древесине текла теплая, растопившая его кровь. Стволы сосен, лиловые и оранжевые на переднем плане, в глубине леса темнели, сливались в призрачную массу. В мелком подлеске мерцали блеклые тени, — среди кустов чудился терем с решетчатыми оконцами и кто-то неясный, качающийся заламывал иссохшие руки. «В темнице там царевна тужит», — вспомнилось мимолетно Тугаеву.

Поленница оказалась выложенной угольником. Во внутренней его части снег был расчищен и притоптан, на земле лежали бревна, отлично сходившие за скамьи. Банки из-под консервов, кучка хвороста и следы костра в обгоревшем пятачке указывали, что укромное местечко это уже служило кому-то пристанищем.

Тугаев сел на бревно и, вытянув занывшие ноги, глубоко вздохнул. Стойко пахло смолистой хвоей и еще чем-то свежим, неуловимым, может быть соками нарождающихся почек. Отдаленно и однообразно, не нарушая тишины, шумели верхушки деревьев.

Отдохнув, Тугаев переобулся, плотнее обернул ноги портянками. Только теперь он почувствовал, как набрякла шляпа, а потяжелевшее от влаги пальто неприятно сковывало движения. Плечи и спину холодила липкая сырость.

Невольный привал обязывал подкрепиться. Тугаев раскрыл чемоданчик и без особого желания съел бутерброд с колбасой, запил лимонадом. Он сидел оцепенело, привалившись к поленнице и думая, что хорошо было бы сейчас развести костер, немного погреться и обсушиться. Но на костер нужно время, а он и без того задерживается и теперь, пожалуй, не успеет походить по фермам. Еще минута отдыха, и он пойдет дальше…

Лес жил и не был таким безмолвным и сумрачным, как показалось вначале. Тугаев прислушивался к его непривычным для горожанина звукам. Вот скрипнуло дерево, с шелестом упала ветка. Из-за куста испуганно вспорхнула птица, и что-то там жалобно пискнуло; по стволу сосны торопливо пробежал пушистый зверек.

Среди лесных звуков незаметно возник и выделился один. Настойчивый и беспокойный, он упрямо пробивался сквозь чащу. Тугаев чутко приподнял голову. Шум приближался и скоро перешел в явственный, раздельный и частый лязг тракторных гусениц.

Лязг этот в секунду смахнул с Тугаева усталость и тупое ощущение скованности. Он вскочил, поднял чемоданчик, палку и поспешно вернулся на просеку.

По дороге навстречу ему медленно двигался приземистый трактор. Оглушительно стреляла выхлопная труба, скрипели гусеницы. У руля, под навесом, сидел паренек в синем ватнике. Когда трактор приблизился, Тугаев, отойдя на обочину, крикнул:

— Далеко ли до Гор?

Тракторист приглушил мотор, сказал недоуменно:

— Километров шесть-семь.

— Шесть-семь! — повторил Тугаев. — Сколько же это я шагаю от этой, как ее… от повертки?

— От ореховской? — Паренек посматривал на него всё еще в замешательстве. — Если отсюда — не меньше восьми километров. А всего до нас четырнадцать… Только вы говорите, вам Горы нужны, а сами в Ореховку идете. Горы от нас напротив, через Жимолоху.

— Как это — через Жимолоху?

— Ну, через реку. Моста там поблизости нет, а Жимолоху ломает, — пожалуй, не пройти. Вам срочно надо?

— Очень, — сказал Тугаев и взглянул на часы. — В восемь там народ собирается, меня будут ждать.

Тракторист тоже вскинул руку, сверяя время.

— Я как раз на ту сторону еду, в Малкино, а там и Горы недалеко. Хотите — подвезу. Но это крюк изрядный, раньше десяти не успеем.

— Это поздно, — возразил Тугаев. — Никак нельзя!

— Тогда добирайтесь до Ореховки. Идите всё прямо. За Васильевским хутором там другой мост есть… Может, Николай Степаныч, бригадир наш, подбросит.

— Спасибо за совет. Попробую, — сказал Тугаев, и они расстались.

Ветер сразу же отнес назад шум трактора, и опять Тугаев остался наедине с лесом.

Переобутым ногам стало легче, удобней, и он пошел быстрее. До восьми оставалось еще больше трех часов. Если здешние километры не резиновые, — успеть можно было вполне.

Дорога мельчала. Деревья теснили ее, перекрывали мохнатыми лапами, небо и впрямь казалось с овчину.

Километрах в двух от поленницы Тугаева остановила развилка, концы которой, разбредаясь, тонули в зеленой полумгле. Вот они, негаданные березовские повертки! Близоруко пригибаясь, он сделал несколько шагов по одной дороге, потом свернул на другую, и эта подбросила ему под ноги отчетливый след гусениц. Лучшей услуги нельзя было придумать, и Тугаев без промедлений воспользовался ею.

Крупный лес сменился густым, непроницаемым мелколесьем. Колея петляла по нему и отлого спускалась в низину. Грязно-желтый снег, исполосованный гусеницами, мешался с глиной, вязкие комки ее налипали на сапоги. Счищая их палкой, Тугаев старался идти в темпе, но ноги всё чаще соскальзывали с кочек и одышка перехватывала грудь.

Он намечал далеко впереди веху — одинокую, на отлете, сосну, замшелый валун на обочине — и говорил себе, что вот там-то надо обязательно подкрепиться минутным роздыхом, а дойдя до вехи, выискивал следующую и натужно двигался дальше.

Вероятно, всё же ореховская повертка обманула его — вильнула куда-то в сторону, а ему подкинула ледащий проселок. Не может же быть, чтобы и час, и два не встретилось в пути ни единой живой души. Промозглое безмолвие. И ветер, и лесные шумы не в счет — затерявшаяся глухомань!..