Валерий Осипов - Неотправленное письмо [сборник]

А Соня не спала. Она выспалась в дороге, и теперь лишь легкая остаточная дремота иногда возвращалась к ней и тут же исчезала.

Когда глаза ее закрывались, перед ней возникала стремительно бегущая навстречу дорога, качающийся за ветровым стеклом горизонт, плавные изгибы реки. Соня открывала глаза и слышала треск и стрекот ночной степи, тревожные крики птиц и еще какие-то другие, незнакомые и непонятные звуки. Сильно пахло бензином, смолистой древесиной, сухой землей и сгоревшими травами.

Сложная гамма чувств и переживаний роилась в Сониных мыслях. Восторженное дневное настроение, когда они мчались по степи на машине, уступило место неясной грусти и невеселым расплывчатым размышлениям. Почему-то опять вспоминалась Москва и все то, о чем она думала вчера ночью по дороге из совхоза в район. Снова виделась Соне ее торжественная свадьба, утренний троллейбус на Большой Калужской улице, речной трамвай, стеклянный кристалл аэропорта, многоэтажный заграничный отель, синий залив моря, пальмы, белые платья, сверкающие автомобили…

«Сплю, сплю, сплю!» — громко закричала совсем рядом с машиной невидимая птица. И тут же крик ее подхватили все замершие было на мгновенье малые обитатели трав — засвистели, заулюлюкали, заскрипели, заскреблись, зацарапались жалобно и одиноко. А где-то вдалеке то ли захохотала истерически, то ли залилась долгим и жалким плачем сова…

А Соня уже слышит, как кто-то играет в степи на мандолине и поет на итальянском языке печальную и протяжную песню. И перед ней возникает таинственный рыцарский замок на холме с остроконечными башнями, цепной мост, железные ворота, низкий сводчатый зал, потайная лестница в стене, скрип двери, и вот она — круглая комната, таинственная спальня, залитая розовым солнечным светом, и огромная деревянная кровать под тяжелым парчовым балдахином со столбиками и высокой резной спинкой, покрытая кружевными одеялами и ослепительно белоснежным бельем, а рядом с кроватью почему-то лежит груда фанерных листов…

Все громкие ночные голоса в степи вдруг соединились в одну высокую, пронзительную ноту и оборвались. Сухая непролитая слеза скатилась по уставшему от своей неженской жизни Сониному сердцу. И Соня заснула.

Они лежали посреди степи в кузове машины, в шалаше из деталей сборного дома и шиферных плит, закутанные в пахнущий бензином брезент. Вокруг них на десятки, а может быть, и на сотни километров стояла тишина. Яркие звезды молчаливо смотрели с неба на землю. Река, серебристо посверкивая гребешками волн, несла мимо них свои тихие воды.

Они лежали в центре объятой ночным безмолвием земли, земля неслась без адреса и без цели во мраке мироздания, и над ними, спящими и беспомощными, как стрелка на циферблате часов, подходящая к цифре двенадцать, завершала свой неизбежный кругооборот их собственная судьба.

Ночь стояла над степью, миллионами непохожих друг на друга голосов смеялась и плакала ночная земля, время осыпалось над степью звездными дождями, рождались и умирали в глубинах вселенной миры и галактики, а на берегу реки, в десяти метрах от прибитого пылью проселка, горбилась темным пятном тяжело груженная машина, и в ее кузове, в шалаше из досок и шифера, спали усталые Соня Журавлева и Колька Чугунков.

И всю ночь, до самого утра, под напряженную многоголосую песню степи, серебристо посверкивая в темноте барашками волн, катила река свои неслышные воды мимо спящих в кузове машины Сони и Кольки.

— Ваши представления об идеале?

— Чистота и мужество.

— Есть ли предел человеческих возможностей?

— Возможности человека беспредельны.

— Чем объясняется власть Севера над человеком?

— Власть Севера над человеком необъяснима.

— Где начинается величие?

— Величие начинается за пределами возможного.

(Из серьезного разговора.)

«…И как бы суров ни был Север, какие бы жестокие испытания ни ставила на пути своих исследователей Арктика, сколько прекрасных и мужественных судеб ни отняла бы у человечества белая полярная страна, люди продолжали и будут продолжать идти на Север, потому что нету, наверное, ничего сильнее, чем властный зов еще не открытой тобой земли, чем неутолимая жажда начинать жизнь там, где до тебя еще не ступала нога человека…

1930—1956…

Группа товарищей по экспедиции…»

(Из записки, найденной на могиле неизвестного геолога на Таймыре, в районе берега Харитона Лаптева.)

«Служебная. Молния. Москва, Главное управление, Щурову. Начальник Глуховской нефтеразведки Сарафанов произвольно переместил точку забуривания разведочной буровой Р-24 два километра южнее намеченной. Подобное шарлатанство крайне недопустимо. Д о л ж е н к о в».

«Служебная. Молния. Глухово, начальнику нефтеразведочной экспедиции Сарафанову. Дальнейшее обустройство разведочной буровой Р-24 временно приостановите. Щ у р о в».

«Служебная. Молния. Москва, Главное управление, Щурову. Сарафанов начал бурить. Пользуется поддержкой местного руководства. Д о л ж е н к о в».

«Служебная. Молния. Глухово, начальнику нефтеразведки Сарафанову. Каком основании переместили точку забуривания, выданную геологами? Почему не выполняете моего 264/к от 17.I сего года? Щ у р о в».

«Москва, Главное управление, Щурову. Сарафанов продолжает бурить. Пройдено триста сорок метров. Д о л ж е н к о в».

«Глухово, Сарафанову. Срочно дайте объяснение своим действиям. Щ у р о в».

«Москва, Главное управление, Щурову. На двадцать второе Сарафанов прошел четыреста десять метров. Крайне удивлен беспомощностью Главка вопросе прекращения самоуправства Сарафанова. Д о л ж е н к о в».

«Глухово, Сарафанову. Вторично требую дать объяснение всему происходящему. Щ у р о в».

«Москва, Главное управление, Щурову. На двадцать четвертое глубина забоя четыреста девяносто метров. Д о л ж е н к о в».

«Глухово, начальнику нефтеразведочной экспедиции Сарафанову. Для вас существуют распоряжения вышестоящих организаций или нет? Почему продолжаете бурение? Щ у р о в».

«Москва, Главнефтегаз, Щурову. Потому что стране нужна нефть. С а р а ф а н о в».

«Глухово, Сарафанову. Прекратите партизанщину. С получением сего немедленно остановите буровой станок. Случае неисполнения вас ждут самые серьезные последствия. Щ у р о в».

«Москва, Главное управление, Щурову. Сарафанов продолжает бурить. На двадцать шестое — пятьсот сорок четыре метра. Д о л ж е н к о в».