Борис Микулич - Трудная година

— Это вы?

Голос — рядом. Она всматривается. Дробыш? Она бе­жит в хату, завешивает окно, зажигает лампу. Что это? Перед нею стоит Дробыш, лицо у него в синих подтеках.

— Не волнуйтесь,— говорит он и пробует засмеять­ся.— Потерпел за добросовестную службу.

— А поезд?

— Вдрызг. Закурить бы...— Совсем по-детски произ­нес он, шаря в карманах.— Ничего нет! Вы, может, хотите знать о моих приключениях? Я вам скажу... Тридцать че­тыре человека выбрались из ямы по той же дорожке, по которой удрали мы с Миррой. Однако фельдфебель, выйдя из сторожки, все же заметил. Поднял шум. Тридцать пятой шла девушка. По ней стреляли, но ей удалось отбежать далеко. Она спряталась среди развалин кирпичного завода. Полицаи разбежались искать, а немцы поспешили осуще­ствить свой жуткий план — забросали вход камнями. Разъяренные, злые... Они же надеялись, что днем выведут арестантов и «пощупают» их, жадные висельники! А тут — бегут! И кто бежит? Те, кто не имел силы держать в руках лопату. Не поживились, так надо хоть переловить сбежав­ших, чтобы слухи об этом не дошли до начальства. Смерт­ники бегут! Возвратившись от вас, я подался в поле, к кирпичному заводу, сделал вид, будто и я ловлю... Кажется, мне поверили. А остальных так и не нашли... Если не за­мерзнут... Их тридцать четыре...

— А всех?

— Всех? Когда последний раз выводили, было триста сорок девять... таких, что способны были выйти...

— И что с ними?

— Их уже навечно замуровали в том подвале.

Дробыш умолк. И снова они услыхали — гудок все гудит и гудит. Вера посмотрела Дробышу в глаза. Хотела опять спросить, но тот опередил:

— Я встретил студентов и их отца... Взял один чемодан, этого достаточно. Когда все было кончено, подождал с полчаса. У меня там приятель стрелочником. Он помог, потому и поспели. Да разве вы не слыхали взрыва?

И в наступившей тишине вдруг опять что-то сильно грохнуло — даже стекла зазвенели в окнах. Дробыш встал, прислушался.

— Это взрыв. Неужели второй чемодан? — И выбежал из хаты.

Нет, сидеть в бездействии она больше не могла. По­гасила лампу, заперла дверь на замок и вышла на улицу. Темень царила над городом, над всей землей. Мимо Веры пробежали какие-то мужчины — в направлении комбина­та. Чтобы ее никто не заметил, она прижалась к изгороди. Как ни хотелось разузнать, что делается на электростан­ции, она все же решила идти в центр — обо всем сооб­щить Кравченко. Но тут ее остановила тетя Феня.

— Верочка...

Она затащила ее во двор. И там зашептала — взвол­нованно и вместе с тем торжественно:

— Юрка взорвал поезд, а Казик наделал шуму на электростанции. Старик зашел в кочегарку, там у него знакомые, вот они и загуляли... К ним сбежались все, а Казик тем временем и ахнул... Трансформаторной будки словно и не было. Теперь у немчуры — потемки!

— Где наши?

— Все хорошо, Верочка. Старика задержали в кочегар­ке, но они там врут, что видели подозрительных людей и подняли тревогу... Если бы ты видела Трусевича! Белый-белый, как полотно... Старик отбрешется. Он же «добро­совестно» работал, и за него Трусевич. Беги, Верочка, к командиру!

Она так и сказала — к командиру.

VII

Здесь, в Крушинске, почти каждый слыхал о партиза­нах. Слухи об их действиях докатывались до города, как эхо в горах, усиленные резонансом толков и пересказов. Любая операция против немцев становилась широко изве­стной — поговаривали даже, что партизанская армия вот-вот ворвется в город. Словом, правда, будто снежный ком, обрастала легендами,— и в этом сказывалось стремление народа хоть преувеличением силы фактов повлиять на тех, кто пошатнулся, сделал хоть один неверный шаг.

Игнат Кравченко очень хорошо знал, где в этих слухах о партизинской войне правда, а где выдумка. Обычно сдержанный и молчаливый, он теперь радовался и правде, и преувеличениям, усматривая и в них нечто полезное. Диверсию он расценивал, как салют города партизанам: пусть знают, что и здесь есть люди, которые действуют. Кравченно понимал, что рано или поздно должны установиться и непосредственные связи между подпольщиками и партизанами. Самостоятельная «добавка» к взрыву поезда с оборудованием, на что решилась семья старого рабочего сначала немного обеспокоила Кравченко. Он опасался, что люди с горячими головами могут невольно повредить делу. Организацию побега из лагеря, когда выяснилось, как все произошло, он оцепил положительно. Однако оба эти со­бытия ставили перед ним новую неотложную задачу: креп­че объединить тех людей, которые уже на деле показали свою ненависть к захватчикам, и подчинить их деятель­ность единому, целенаправленному руководству.

Кадровый командир, он и в армии, и в комсомоле, а позже в рядах партии воспитал в себе это стремление в каждом процессе выделять главное, основное, а потом и направлять это главное, основное с таким расчетом, чтобы извлечь как можно больше пользы для Родины и народа. По убеждению Кравченко, сейчас надо было сделать так, чтобы шеренга бойцов почувствовала присутствие коман­дира, услышала его голос. Но сперва следовало выяснить, какое впечатление произвели недавние события на врага и не напал ли он на след отважных. Говоря иными слова­ми — подождать, чем ответят захватчики.

И они ответили. Даже быстрее, чем ожидали. По бы­строте реакции можно было судить, что не так страшен черт, как его малюют, и что контрударом немцы рассчиты­вают восстановить свою репутацию сильных и непобеди­мых.

Вместе с тем стало ясно, что на след отважных «соба­ки» не напали.

Доказательство было очевидным, хотя и тяжелым.

Через два дня после событий па электростанции и на железнодорожном переезде Нина верпулась домой с но­востью. Вера готовила ужин — картофельный суп, заправ­ленный беконом, который Нина принесла из ресторана. Разговор с Игнатом как-то не клеился. Тот сидел за шах­матной доской и ломал голову над какой-то задачей. Скрученная цигарка лежала на столе, однако Игнат не дотрагивался до нее — табака не хватало, и он экономил. Цигарка была как бы на десерт к ужину. Нина позвала Веру и, когда та зашла в столовую, сообщила:

— Объявлено, что завтра на Советской улице будет повешена партизанка. На улицу попасть невозможно, лю­ди говорят, что там ставят виселицу.

— Кто же она?

— Я встретилась со всеми, с кем только можно было... Наши, кажется, все на местах. Ваську не довелось пови­дать, он был в наряде... Они охраняют подвал.,. Там, где был лагерь... Боятся, как бы опять кто не убежал... А я думаю, что там и убегать-то больше некому...

— Психическая атака,— сказал Кравченко, собирая в кучу шахматные фигуры.— Если все будет идти так, как шло до сих пор, завтра узнаем, кто эта несчастная.

— Боже мой,— не удержалась Вера. — Когда только все это кончится?..