Борис Микулич - Стойкость

Тут работы хватало. Нужно было собрать единомыш­ленников, то есть подобрать щепки разбитого корабля, чтобы потом из этих щепок сколотить хоть какое-нибудь, пускай сперва мелководное суденышко. Правда, соорудить даже такое суденышко никак не удавалось, но мачта для паруса за этот срок кое-как склепалась. Это стоило боль­ших денег в разной валюте, но уж если не во имя идей, то во имя денег «человеки» слушались его.

И здесь, где за три года вырос металлообрабатываю­щий комбинат — еще одна примета мощи великой стра­ны,— сыскались такие людишки тоже. Но было их мало. Бердников с отчаянием убеждался, что значительная, пре­имущественная часть высшей технической интеллигенции шла за большевиками. Это было катастрофично. Это было капитуляцией. Сам Бердников не капитулировал, а, пряча еще глубже в душе изводившую его животную ненависть, прибегал к более изощренным методам борьбы. Одного террора было совсем и совсем недостаточно, это напомина­ло эсеровщину, потерпевшую не один полный и бессмыс­ленный провал. Тонко продуманный план использования новых методов борьбы был осуществлен его помощниками не слишком удачно, и террор пришлось применить снова.

Лично ему это нравилось даже больше. С садистским удовлетворением он получил возможность видеть конкрет­ные дела рук своих. Некоторое время он считал террор основным методом борьбы.

Сведения, доходившие до него, не были оптимистиче­скими. Коллеги по деятельности на электростанциях Сою­за засыпались. Часовые пролетарской диктатуры добра­лись до основы основ — до центра в столице.

Он нервничал. Он сосредоточил все силы на том, чтобы не выдать своего возбуждения. Ему порой было невыноси­мо трудно изображать на лице улыбку. Весь организм его превратился в сейсмограф.

И тут его поджидал удар.

Человек покачнулся и почувствовал, что, если упадет на этот раз, ему не подняться.

Новый метод провалился.

Найди начало — и ты поймешь многое. Этот крылатый афоризм не вызвал даже и тени улыбки. Человек готов был рвать на себе волосы.

***

Екатерина Неерзон не сразу, но успешно избавляла свою психику от всего того, что внушило ей материнское воспитание, что определялось всеми аксессуарами бытия ее семьи в маленьком особняке на окраине Крушноярска. Коренная ломка психики началась, правда, давно, с перво­го курса вуза, но процесс перестройки ее, процесс ревизии своих — таких, казалось, устойчивых прежде — доктрин миропонимания длился непрерывно, прогрессируя в по­следующие годы. Первый удар по этим выпестованным еще на заре юности доктринам нанесла сама жизнь сразу после того, как она вырвалась из-под опеки родителей.

В пестрой студенческой среде первых послереволюцион­ных лет один за другим рушились ее авторитеты, ее идеа­лы... и взаимоотношения отцов и детей, и понятия добраи чести, и пассивность женщины в социальной жизни об­щества. Исходя из воспитанных матерью, дореволюцион­ной гимназией, всей средой принципов, она и профессию памеревалась выбрать нейтральную, надклассовую или, по крайней мере, общечеловеческую. Выбор логично пал на медицину. Однако и этот принцип рассыпался в прах, и вот мало-помалу из наивной провинциальной гимназист­ки стал формироваться общественный тип — не просто врач, а врач советский.

Войдя в новую среду, она через длинную цепь про­тиворечий пришла к сознанию того, что ее работа немы­слима вне сложной жизни страны, что не может она вернуться в уютный, но, в сущности, мещанский климат особняка на окраине Крушноярска. Она была молода, лю­бознательна и энергична и эти личные качества решитель­но отдала своей профессии, делу перестройки общества, членом которого чувствовала себя прочно. Чтобы быть нужной, она стала специализироваться в области профес­сиональных заболеваний, провела множество опытов по оздоровлению отдельных отраслей металлургической про­мышленности. Она слыла крупным специалистом, ей до­верили создание института, она углублялась в проблемы оздоровления вредных для человеческого организма видов работ, в проблемы организации здоровых условий труда людей тяжелых профессий.

В первые же годы, когда здесь, в пустынной серой степи, энергия человека начала возводить леса мощной металлургической базы для возрастающей быстрыми тем­пами индустрии страны, она взяла на себя организацию охраны здоровья на комбинате, налаживала работу инсти­тута, клиники, больницы. Она и впрямь делала большое дело, не только достигая успеха в своей области, но и да­вая пример десяткам людей своей профессии, которые при одной мысли о том, что им придется работать на голом месте, прибегали к любым средствам, лишь бы не остав­лять насиженных мест, не терять приобретенной попу­лярности и пациентов.

Занимаясь установкой вентиляции на коксохиме, Ека­терина Неерзон, однако, не забывала и о своей узкой, как она выражалась, специальности: аккуратно, изо дня в день она в определенные часы исполняла обязанности хирурга. Она приходила в клинику в половине первого, надевала белый халат и совершала обход больных, утверждавших совершенно серьезно, что она приносит с собой бодрость и здоровье. Преувеличения в этом не так много: она и на самом деле была воплощением энергии, молодости, здо­ровья, и многим казалось, что приветливое открытое лицо ее излучает солнечный свет.

Однажды, когда она заканчивала дежурство, в кабинет прибежала санитарка с озабоченным лицом. Неерзон под­нялась с кушетки, где только что собиралась немножко отдохнуть, и, не расспрашивая, пошла следом за сани­таркой. Привезли больного. Привезли его в автомобиле несколько человек — она узнала среди них начальника эксплуатационной конторы Долматова, поздоровалась с ним, приказала, чтобы больного доставили в перевязочную. Прикрывая за собой дверь, она неожиданно увидела жен­щину, вопросительно смотревшую на нее и пытавшуюся тоже пройти в перевязочную. С минуту они смотрели друг на друга, и обе старались припомнить, где и когда они могли уже встречаться.

— Узнала,— слегка улыбнувшись, сказала Неерзон.— Вот так встреча! Туда вам нельзя идти. Кто это?

— Это — Кравченко, это... вы, должно быть, слыха­ли...— торопливо заговорила Тася, и Неерзон увидела. в ее глазах отчаяние и испуг.

— Подождите, позднее.

Больной был в тяжелом забытьи. Осматривая его, Не­ерзон поняла, что совершилось что-то страшное, что этот стройный и красивый человек стал жертвой преступников. Лишь его исключительная сила и, возможно, еще чрезвы­чайная спешка преступников спасли этого человека.

Вскоре собрались ее коллеги. Занимаясь своим делом, они перебрасывались словами, и она поняла из их отрыви­стого разговора все. Когда кончали перевязку, в кабинет вошел молодой врач, ездивший осматривать труп татари­на Шалимы, и тихим голосом спросил о Кравченко. И в эту минуту в кабинете раздался тяжелый и приглушен­ный стон больного.