Борис Микулич - Стойкость

— Верю. Только нужно будет взвесить все до малей­шей мелочи.

— Многовато риска, полагаете?

— Нет, там, где наука и опыт, риска меньше, чем ка­жется на первый взгляд. Лишь бы люди прислушивались к указаниям.

— Люди... — машинально повторил Крымкович, не от­водя глаз от разложенных на столе бумаг.— Вы ведь и в больнице работаете? — переключился вдруг на иное.

— Будь вы медиком, вы не задавали бы такой вопрос.

— Лихачество! — улыбнулся секретарь.— Ну, а на­шего Кравченко мы вытанцуем?

— Вытанцовываем,— слегка улыбнулась Неерзон. — И никакого лихачества, кстати, нет. Почему вы сказали об этом?

На лице секретаря резко обозначились морщины, и ясное обычно лицо его вдруг помрачнело.

— Его бы сюда, первым полез бы в домну. Он пре­красный организатор. Молод еще, силен. Да это так, к сло­ву пришлось. Я слыхал, между прочим, что к нему това­рищей не пускают, режим там строгий у вас.

— Как и во всякой больнице.

— Ну, а мы нынче компанией к вам завалимся. Пу­стите?

— Не знаю.

— Не знаете? — покачал голрвой и улыбнулся снова.— А мы завалимся. Один выбыл из строя, а его так недо­стает нам! Понимаете?

На летучках обсуждался план смены конуса. Никто не спорил, что простой, домны нанесет большой убыток, но и охотников делать ремонт было не так много. Собрания были короткими, долго рассуждать было некогда, и нуж­но было определить человека, который станет первым штурмующим. Это слово «штурмовщики» вдруг вошло в обиход, стало привычным и всем понятным — звучало оно то с горделивым оттенком, то с ироническим, то вообще шутливо. Все номера комбинатовской газеты выходили с призывными шапками — кому быть первым, кто станет героем почина. И такие люди нашлись Первым вызвался Вортыленко. Он когда-то был каменщиком и теперь соглашался «тряхнуть стариной». Вторым был комсомолец Свищ.

Вскоре отряд «штурмовшиков» был сформирован.

Домна работала с полной загрузкой.

Неерзон вместе со своими сотрудниками проверила противогазовые комбинезоны и маски. «Штурмовщики» были экипированы, они спустились в зев домны. Окутанные газом и жаром, повисли над расплавленной шихтой.

Первую смену провожали к домне, как на войну

Вечером того же дня, когда был начат штурм, товарищи побывали у Кравченко. Самочувствие его улучшилось, он выздоравливал. Крымкович даже позволил себе пошутить: мол, ничего ничего вылеживаться такому богатырю.

— Я и сам бы поднялся, — оправдывался Кравченко, — да докторша здесь такая строгая, хоть караул кричи.

— Неерзон?

— Она самая. Мне даже газеты украдкой от нее приносят.

— А работает она замечательно. Признаться, я критически относился к их институту, а теперь, знаешь ли, изменил мнение.

Тогда-то и рассказал Крымкович об аварии.

Кравченко распрашивал его горячо, сетовал на то, что вынужден валяться в больнице в такое время. И вдруг в разгар беседы он еще больше помрачнел:

— Ты смотри, чтобы и здесь не навредили.

— А ты все-таки вспомнил. Мы, брат, не теряем бдительности. Да только, по-моему, враг сейчас боится и близко подойти...

— Не поймали, не говори так уверенно.

— Не поймали, так поймаем, Кравченко.

...На смену каменщикам пришел отряд монтажников. Начался пятый день штурма. Люди не покидали смену по восемнадцать-двадцать часов. Кое-кого приходилось отстранять от работы насильно. Казалось, они не знают устали. Домна работала на полную нагрузку. Предупреждая возможный прорыв, домна номер два увеличила плавку и перекрыла на двадцать процентов запроектированную мощность. Ускоренными темпами ремонтировалась третья домна. Все пружины огромного механизма комбината были натянуты до отказа. Казалось, не было и не могло быть участка, который бы не улучшил качество работы в эти дни.

Кравченко выздоравливал. Он все чаще и чаще подни­мался с койки и расхаживал по палате. Думал. Пожалуй, он лучше врачей понимал, что с ним происходит. Он са­дился на край койки и ощупывал мускулы. Они были ту­гие, и он, чувствуя это, радовался своей силе, как маль­чишка. Силы были нужны ему!

Однажды за этой проверкой сил и застала его Неерзон. Она только что отдежурила на ремонте домны, видела, с каким напряжением идет работа, порадовалась сама, что оказалась такой нужной людям, и с этим настроением при­шла сюда, в палату Кравченко.

— Как дела?

Кравченко смутила внезапность ее прихода. Скрывать своих мыслей не стал и, сжав кулаки, показал ей, как сильны его бицепсы.

— А вы утверждаете, что я болен. Это вам так кажет­ся, доктор.

Она засмеялась.

— Еще неделя — и все.

— Неделя?! — Кравченко вслух ужаснулся этому.

— Ну, дня четыре...

— Помилуйте, доктор! — стал молить он.

— Нет,— заставила быть себя строгой она.— Единст­венное, что я могу разрешить вам, это работать здесь. Я могу позвонить «наверх».

— Ну, из двух зол выберем меньшее...

— Правильно. Полежали бы у меня с год, стали бы са­мым дисциплинированным больным.

...Настал седьмой день штурма. Люди не сдавались. Наоборот, ряды штурмующих увеличились. И однажды ве­чером, когда происходила смена, к дежурному инженеру подошел мозырянин. Он робко, переступая с ноги на ногу, попросил:

— Разрешите и мне поработать.

— Разве у вас нет работы?

Он мотнул головой.

— Нет, я работаю. Но мне хотелось бы... хочется здесь...

Инженер улыбнулся.

— Мы заканчиваем, товарищ. А потом, ведь вы може­те проявить себя на любой работе. Правильно я вас понял?

Мозырянин молча удалился. Тяжелые думы не давали ему покоя. Он, этот человек, взволок себе на спину груз прошлого, груз позорный, груз, от которого совсем было ужо избавился. Он чувствовал себя заговорщиком. Он попытался было пить. Но в пьяном бреду возникали страшные видения, чудилась какая-то ужасная кара, чьи-то руки давили горло — не продохнуть. Беспокойство усиливалось еще и потому, что «кореш» по прежнему оставался весе­лым парнем, по прежнему гулял в свободное время, подмигивал ему, когда они встречались взглядами. Неужели он не думал о смерти Ашхуна Шалимы? — вот что больше всего удивляло мозырянииа, и бывали моменты, когда ему казалось, что он не выдержит, скрытое молчание вдруг прорвется в нем одним выдохом. Сил не было бороться с самим собой.

А в конторе, на окна которой падала тень от выступа скалы, в американском кресле-качалке сидел Бердников. Он исподлобья следил за Васильевым, который торопливо расхаживал из угла в угол.

— Вот, коллега! — выкрикивал приглушенным голо­сом Васильев.— Я тут ни при чем. Я настоятельно требо­вал остановить домну, но мои коллеги... Ну, вы понимае­те, эти... как ваш Бурдюк! Оптимисты!

В глазах Бердникова вспыхнул острый огонек, он менял цвет — отсвечивал то зеленым, то красным, то рыжим.