Борис Микулич - Стойкость

«Пожалуй, Берзинь была права,— мелькнула мысль.— Он, вероятно, под градусом». Но тут, словно прочитав эту мысль Крымковича, человек сказал:

— Пить пробовал, не помогло. Думал, гадал. И как останусь один — Шалима перед глазами стоит. Не могу.

Крымкович встрепенулся. Теперь он взял человека за локоть и твердо сказал:

— Говори.

Человек рванулся. Человек точно одумался. Он хотел было отступить назад. Да пути к отступлению были отре­заны, и человека обуял невольный животный страх.

— Пустите! — он дернув руку.

— Можешь идти,— спокойно сказал Крымкович.— Я тебя завтра найду, я знаю тебя.

Он выпустил руку человека. Он даже сделал шаг к подъезду. Но человек ринулся к нему и почти закричал:

— Подождите! Подождите, товарищ Крымкович!

Это был мозырянин.

А в столовой у Кравченко шутили над Бурдюком. Он раскраснелся, лоб у него вспотел. Он прибегал к послед­ним аргументам, чтобы отвести атаку. Начал же ее Долма­тов. Он с невозмутимым лицом заявил, что Аверин отби­вает у Бурдюка Валентину Берзинь. Все засмеялись. Бур­дюк шутить не умеет, и он принялся оправдываться. А тут Кравченко вспомнил, как однажды Бурдюк знакомил его с Валентиной. К тому же и сама Валька тоже наступала:

— Не выкручивайся, Бурдюк! Было так было...

Собрав все силы духа, тот решительно поднялся и в наступившей тишине выпалил:

— Так они тогда перегоняли американцев!

Искренность такого уточнения вызвала новый взрыв смеха. Аверин протянул через стол руку Бурдюку, тот вылетел из-за стола и убежал в соседнюю комнату. Там укладывался спать Славка, и он присел возле кровати, ска­зав мальчугану:

— Какие они противные, Славка: смеются надо мной.

Славка протянул ему ладошку и по-товарищески под­держал:

— Посиди со мной, дядя Костя. Расскажи мне про гремучий газ. Помнишь, обещал давеча?

В ту же минуту вошел Крымкович. И сразу — за теле­фонную трубку. В наступившей тишине, которой встречен был секретарь всеми, четко и строго прозвучали слова:

— Мы напали на след. Алло! Позвоните еще раз. Что? Это Крымкович.

А Бурдюк рассказывал Славке разные увлекательные истории о том, как в былые времена случались аварии в шахтах, о грозной силе природы, покоренной теперь че­ловеком.

***

Что вынудило его говорить правду? Что двигало им, когда он направился к квартире Кравченко? Страх? Страх перед тем, что произошедшее рано или поздно, но непре­менно будет раскрыто? Что самые запутанные узлы все равно распутываются, а тут питка обязательно приведет к нему? Он ведь не нападал на Шалиму, не нападал и на Кравченко, он был только свидетелем. Он смутно дога­дывался, что в убийстве татарина «кореш» участвовал. Он не знал вовсе, что, сообщая о «кореше», он помогает ра­зоблачить тонко замаскированную вражескую организа­цию. Он тоже был некогда врагом. В тяжелой, но правед­ной школе перестройки своего «я», в школе, которая была одновременно и наказанием, он многое постиг и осмыслил. И он в тот вечер, когда встретился с Крымковичем, вдруг до боли отчетливо увидел себя на краю пропа­сти, понял, что прошлое, от которого он уходил, снова окру­жает его паутиной преступления, лжи, обреченности. Человеку стало нечем дышать, человек задыхался.

И вот за спокойной, даже нахальной в своей уверен­ности фигурой бывшего криминальника, того «кореша», перед мозырянином предстал искаженный от предсмерт­ных судорог лик врага.

Распутанная нить вела к Бердникову. На эту нить бы­ли нанизаны поочередно все «доблестные» поступки этого человека: и случаи вредительства, и поджог депо, и убий­ство Шалимы. И враг, на протяжении стольких лет умев­ший тонко и изощренно скрывать свое истинное «я», существо, казалось, созданное из ненависти и мести, это существо вдруг разом утратило человеческий облик: слом­ленный, он стал никчемным и растерянным.

Глядя на него, Кравченко вспоминал допрос Ста­нислава Юткевича. Так вот, думал он, что ожидало и того. Бывший его товарищ, друг закадычный, он тоже мог пре­вратиться в Бердникова. Вот такие бердниковы, умело играли Юткевичем, могли сделать его послушным оружием споих рук. И думал Кравченко, трезво проверяя самого себя: нет слепых людей, нет и не может быть людей ней­тральных. И, возможно, тогда, когда он присоединил свой голос к приговору, ему неясно мерещился и финал, кото­рый ждет Юткевича.

А тут произошел случай, который своей исключитель­ностью вовсе развеял все сомнения Кравченко. Однажды вечером, когда он сидел возле открытого окна, охваченный глубоким раздумьем, пришла Екатерина Неерзон. Она за­метно волновалась. Обычно такая спокойная и выдержан­ная, она теперь и не скрывала волнения. Кравченко под­нялся ей навстречу.

— Что с вами?

Она смотрела на него широко раскрытыми доверчивы­ми глазами. Она как бы проверяла Кравченко. Он так же прямо посмотрел на нее.

— Я пришла сказать, товарищ Кравченко, что инже­нер Бердников... это... это полковник Масловский!

Кравченко сделал шаг к ней.

— Вы понимаете, меня пригласили на экспертизу — он прикинулся больным,— и я узнала его.

— А где вы встречались с ним прежде? — чувствуя, что волнуется, спросил Кравчепко.

Неерзон опустилась на стул и тихо ответила:

— Это было давно... в Крушноярске, на квартире моего отца, доктора Неерзона.

— Доктора Неерзона... — в унисон ей повторил он.

— Город заняли отряды генерала Белова. Однажды вечером к нам пришли двое военных. Один из них был Масловский. Он очень переменился с той поры, но я узна­ла его по одной маленькой подробности. А второй...

— Второй?

— Я не помню его фамилии... Только помню... Я, знае­те, была наивной девчонкой, едва гимназию окончила... Мне этот второй военный очень нравился.

В эту минуту дверь отворилась и с виноватым выраже­нием на лице вошел Славка. Золотистые волосы, тонкие черты лица мальчугана, глубокие и не по-детски лукавые глаза — все это Неерзон видела сейчас как бы впервые. Она перевела удивленный взгляд на Кравченко и почему-то виновато сказала:

— Это не ваш сын!

Кравченко встрепенулся, решительно подошел к Славке.

— Что тебе нужно?

Мальчуган покраснел и опустил глаза. Длинные ресни­цы вздрагивали. Он просительным тоном сказал:

— Я хотел... я хотел послушать тетю, она рассказы­вает интересное.

— Иди, тетя расскажет потом тебе... Иди...

Славка неохотно повернулся и вышел. Кравченко взглянул на Екатерину Неерзон и улыбнулся ей широкой открытой улыбкой.

— Вторым был Станислав Юткевич, отец этого маль­чика. Так мы с вами — земляки?

— Получается, что земляки.

Кравченко засмеялся. Он пожал Неерзон руку и по-товарищески заметил:

— Не удивляйтесь. В жизни бывают странные, но вместе с тем и самые обыкновенные вещи. Это был мой товарищ, а потом он стал товарищем Масловского. И моим врагом. И радостно мне, дорогой доктор, что мы все же скрутили их, наконец скрутили!