Валентин Кузьмин - Мой дом — не крепость

Сквозь просвет между иглистых ветвей Марико теперь видела их: «Вовик» оказался грузным большим мужчиной с лысеющей головой, в таком же синем тренировочном костюме, как мать. В правой руке у него болтался целлофановый пакет, из которого выглядывал махровый конец полотенца, левая небрежно лежала на расплывшейся талии Нонны Георгиевны.

Значит, мать снова принялась за старое?!.

Марико вдруг представила себе, что по дому поползет очередная сплетня, дойдет до Ларионовых, и жаркая волна стыда залила ей лицо.

Нет! Ни за что! Пусть что угодно, только не это!..

Она решительно выпрямилась и двинулась им навстречу.

Нонна Георгиевна резко остановилась, словно наткнувшись на неожиданную преграду.

— Ты?.. Здесь?..

Она растерялась и в первый момент не сообразила, что стоят они с ее спутником в несколько вольной позе: рука «Вовика» по-прежнему уютно покоилась на ее талии. Видимо догадавшись, что тут что-то не так, он поспешно убрал руку и вопросительно посмотрел на Нонну Георгиевну.

— Вот… познакомьтесь. Марико… — торопливо сказала она.

— Владимир Николаевич, — высоким надтреснутым голосом представился «Вовик» и подался туловищем вперед. Но Марико не выказала желания обменяться с ним рукопожатием. Сухо кивнула и сказала, как бы заявляя свои права:

— Это — моя мама.

— Я понял. Вы очень похожи, — заискивающе пропищал Владимир Николаевич. — Мы, знаете, встретились случайно… Я каждое утро бегаю. Бегом к инфаркту, хи-хи-хи! И вы тоже, значит? Правильно. Легче начинать смолоду. В юности мы транжирим здоровье, а потом спохватываемся…

— Мы сейчас пойдем домой, мама? — не обращая на него внимания, спросила Марико.

— Да-да. Я ведь уже шла…

На Нонну Георгиевну жалко было смотреть. В тесном ей костюме, с выпирающим животом, толстыми и потому казавшимися короткими ногами, немолодая растолстевшая женщина, она напоминала нашкодившего ребенка, который не знает, какое его ждет наказание. Самое удивительное, что Нонна Георгиевна не в первый раз попадала перед дочерью в похожие переплеты и обычно не слишком смущалась, привыкнув к тому, что Марико у нее умница и знает свое место. Но сегодня во взгляде дочери она читала не безразличие, не просто осуждение или упрек, а нечто большее, пока непонятное и потому пугавшее ее.

Разговор не клеился.

Владимир Николаевич старался изо всех сил: разглагольствовал о пользе закаливания и зимних купаний (он был «моржом»), предлагал разные рецепты долголетия, вычитанные из популярных журналов, как будто всю жизнь только и занимался что поддержанием своего драгоценного здоровья и отдавал этому похвальному занятию все свободное время. Но Марико и Нонна Георгиевна почти не слушали его, погруженные в собственные мысли.

На углу проспекта их встретил плотный малорослый паренек в джинсах со множеством карманов и цветных наклеек по бокам, в черной футболке со шнуровкой на шее. Через плечо у него был перекинут эспандер. Длинные прямые волосы, баки и борода котлеткой. Именно из-за бороды Марико не сразу узнала Эдика, новогоднего гостя, которого вместе с Тиной притащил к ним Виталий Кравченко.

— Привет, — развязно сказал Эдик, и Марико отметила про себя, что и он, очевидно, знаком с ее матерью. — Старик, ты свое отработал? — последняя реплика относилась к Владимиру Николаевичу, которого смутил вопрос сына, почему-то показавшийся ему двусмысленным.

Между тем Эдик бесцеремонно рассматривал Марико.

— Постойте, постойте… так вы же…

— Да, — сердясь, сказала она. — Вы были у нас на Новый год. Я тоже вас не сразу узнала… из-за бороды.

— Борода — пятьдесят процентов престижа, — важно изрек он. — Гора с горой, говорят… Помню, как же. Там у вас еще была такая шклявая девчонка.

— Тина?

— Нет. Тинка — свой парень. Балкарочка. Все воспитывала меня.

— Зарият.

— Точно. Ну, ладно, ребята (он так и сказал: «ребята»), мне пора. Папан, ты домой?

— Да. А ты скоро?

— Разомнусь и к завтраку буду как штык. Общий поклон, — Эдик повернулся и вприпрыжку побежал к парку, размахивая эспандером.

— К физкультуре меня сын приобщил, — как бы извиняясь, сказал Владимир Николаевич. — Мы с ним вдвоем… бобылями живем. А то уже в костюмы не влезал, знаете… Он, правда, спортсмен, борьбой увлекается… Однако прощайте, я тут и живу…

До самого дома Марико не заговорила с матерью, делая вид, что не замечает ее смятения.

Они так и ели, молча сидя друг против друга. У Марико был отсутствующий вид, как будто она обдумывала что-то очень серьезное, от чего зависела судьба их обеих. Джой, словно чуя недоброе, не лез под ноги, а забился в угол и поблескивал оттуда умными хитрыми глазками.

— Папа приезжает в июне? — спросила наконец Марико.

— Да, детка, он же в последнем письме писал… Господи, кончится это море… Сколько лет… Ни вдова, ни мужняя жена, — жалобно сказала Нонна Георгиевна.

Марико встрепенулась.

— Мама. Я вот что хочу… Мне не надо знать, кто такой Владимир Николаевич и вообще. Ничего мне не объясняй. Но я прошу тебя… очень прошу — прекрати…

— Что, детка? — сделала большие глаза Нонна Георгиевна.

— Не надо, мама. Не надо. Мне не пять и даже не десять лет. Жаль, я раньше жила, как, как…

Она с трудом подавила слезы. Они уже блестели на ее ресницах.

— Ну, зачем расстраиваться? Зачем?

— Обещай мне больше не видеться с этим… Вовиком, — губы Марико тронула вымученная презрительная усмешка, — и рассчитай Тосю. Мы живем вдвоем, нам не нужна домработница. Будем как все люди. Ну, пожалуйста?!.

Просительный тон дочери ввел Нонну Георгиевну в заблуждение, и она совершила ошибку, рассудив, что раз нет никаких эксцессов, то самое время употребить родительскую власть — и инцидент будет исчерпан. Сдвинув тонкие, выщипанные пинцетом брови, строго сказала:

— Не дури. И не вмешивайся в то, чего не понимаешь. А насчет Тоси — просто блажь. С какой стати я откажусь от ее услуг? Платим мы не так дорого…

Марико встала. Слез больше не было.

— Тогда я скажу… Ты плохо жила, мама. Не у одной тебя муж — моряк. Ты даже имя для чего-то переменила. Чтобы аристократичней звучало? Неонила — слишком просто, слишком по-русски, да?.. И отец, может, больше бывал бы с нами, если б не ты! То тебе не нравился его грузинский акцент, — я же помню: маленькие дети все помнят. Потом вы ругались из-за того, что папа был против частых вечеринок. Всегда полон дом гостей, радио орет до полуночи. Я не засну, бывало, от шума и разговоров. Потом… потом начались эти твои… знакомые. Вот он и стал проситься в дальние рейсы… И меня ты испортила тем, что все позволяла, задаривала, ничему не научила. Простого борща сварить не умею! Спасибо, хоть Тося показала, как это делается. К какой жизни ты меня готовила, мама? Ты когда-нибудь задумывалась?..