Валентин Кузьмин - Мой дом — не крепость
- Название:Мой дом — не крепость
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Советский писатель
- Год:1980
- Город:Москва
- ISBN:нет данных
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Валентин Кузьмин - Мой дом — не крепость краткое содержание
«Мой дом — не крепость» — книга об «отцах и детях» нашей эпохи, о жильцах одного дома, связанных общей работой, семейными узами, дружбой, о знакомых и вовсе незнакомых друг другу людях, о взаимоотношениях между ними, подчас нелегких и сложных, о том, что мешает лучше понять близких, соседей, друзей и врагов, самого себя, открыть сердца и двери, в которые так трудно иногда достучаться.
Мой дом — не крепость - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Интервал:
Закладка:
Нонна Георгиевна ни слова не могла выговорить от изумления. Перед ней стояла рассерженная незнакомая ей девочка, совсем взрослая, не похожая на ту Марико, которую она привыкла видеть. Выходит, она ничего не знала о дочери? Откуда эта недетская горечь, где взяла она смелость, чтобы так разговаривать с матерью?..
— У других цель есть. Рита будет поступать на медицинский, Алеша чуть ли не с первого класса решил идти по стопам отца. Даже Петя Влахов, болтун и разгильдяй Влахов, которого иначе никто не называет, — и тот знает, чего хочет. Собирается работать и заочно учиться в техникуме. А я? У меня ничего не было: ни увлечений, ни желаний, одни киношки, тряпки, шпильки… — На глаза Марико опять навернулись слезы, она с досадой смахнула их рукой и упрямо продолжала: — Я сейчас как перед разбитым корытом, мама… Кончаю школу и… что дальше?
— Успокойся, ради бога! Время еще есть, посоветуемся…
— Спасибо. Теперь я как-нибудь сама. Но ты, мама, сделай то, о чем я прошу! Обещай мне!..
— Как ты говоришь со мной? Не много ли себе позволяешь? — попробовала возмутиться Нонна Георгиевна.
— Если не хочешь скандала… — не дала себя сбить Марико, — прошу тебя, иначе…
— Что же иначе?
— Я скажу отцу. Я не буду больше молчать.
Нонна Георгиевна закрыла лицо руками. Ей вдруг стало страшно. Не потому, что узнает муж, который вот-вот должен вернуться и начать оседлую пенсионную жизнь, — она понимала: он давно догадывается о ее неверности, — а потому, что ей впервые пришла на ум ужасная, жестокая мысль о безвозвратно ушедшей молодости. Она всегда гнала ее от себя, будучи слегка суеверной: по ее разумению, не до конца осознанному, подспудному, всякий человек рано или поздно должен платить за свои грехи и проступки, и никто не может быть уверен, что расплата минует его, но, пока она далека, не стоит себя травить.
Так что же это сегодня?
А если жизнь действительно была сплошной ошибкой и придется дорого заплатить за просроченный вексель?
Нонна Георгиевна опустила голову на стол и беззвучно заплакала.
Неужели она так виновата?
Ну, не была героиней, о которых пишут в романах, не вышло из нее Пенелопы! Но разве легко жить долгими месяцами одной, запереться в четырех стенах, когда ты так устроена, что не можешь обходиться без общества и развлечений, если у тебя все есть и не надо заботиться о хлебе насущном, а учительская профессия, с которой начинала когда-то, оказалась случайностью?
Никому не пожелает она тягучих зимних вечеров в одиночестве. Посапывает, разбросав во сне ручонки, двухлетняя дочь, за окном — гололедица и сырой одесский туман, а тебе — двадцать четыре и не рыбья кровь течет в твоих жилах… Каково это — ворочаться по ночам без сна, обливая жаркую подушку слезами? И все ждать, ждать, ждать… И видеть каждое утро серое, холодное, постылое море…
Нонне Георгиевне стало так жалко себя, что она не могла больше сдерживаться: плечи ее затряслись от рыданий.
Марико стояла без слов, насупленная, тоже готовая расплакаться. Нет, она не приняла бы никаких оправданий, вздумай мать рассказать ей сейчас о своих мыслях, но все же…
— Мама, — прошептала она, проглотив комок. — Ты ведь могла бы понять меня.
Кончилось тем, что они потянулись друг к другу и долго ревели, обнявшись, сидя вдвоем на одной табуретке. Подошел Джой и тоже заскулил, подняв куцую морду вверх.
Наконец Нонна Георгиевна затихла и, мягко высвободившись, повернула к себе припухшее от слез лицо дочери.
— Красивая ты у меня…
— Ну, что ты, мама.
— Нет, правда красивая. Дай бог тебе другой жизни. — Она опять всхлипнула и добавила, опуская глаза: — Собирайся, тебе пора в школу. И не думай… Я все сделаю, как ты хочешь.
Весна пришла бурная, неудержимая. В начале мая обрядила город в пышный изумрудный наряд, цветочные киоски краснели тюльпанами, предприимчивые старухи с «планов» выносили по вечерам на проспект лиловые охапки сирени и чопорно-белые каллы, даже ореховые деревья в саду, которые долго и трудно просыпаются от зимней спячки, обсыпало коричневато-зеленой жесткой листвой.
В воскресенье кто-то предложил идти в парк. Среди желающих были и двое новеньких из класса Ларионова — братья-близнецы со смешной украинской фамилией Махни-Борода, переехавшие недавно с родителями из Прохладного.
Похожие как две капли воды, оба сероглазые, о круглыми лицами и веснушчатыми носами, уступчивые и компанейские, они отличались, пожалуй, только прическами: один был немодно подстрижен «под бокс», у другого красовалась на голове пшеничная копна прямых, мягких волос, зачесанных назад, которыми он любил встряхивать, и они веером опадали ему на затылок.
Влахов тотчас разделил фамилию на двоих, окрестив первого Бородой (у него действительно был чуть потяжелей подбородок), а второго — Махни, что очень скоро трансформировалось в более выразительное Махно. Звали их Гриша и Жора, но прозвища прижились к ним сразу, и по именам братьев не называли. Они и не обижались, приняв это как должное.
У памятника Калмыкову к ним присоединились слонявшиеся по городу Виталий, Эдик и Тина, которых теперь часто видели в таком сочетании.
— Ба! Знакомые все лица! — осклабился Эдик. — Привет! Прошвырнемся по броду?
— Здоров, — первым отозвался Петя не очень любезно. Он старательно избегал всего, что могло напоминать о той злополучной новогодней ночи, и эта встреча была ему неприятна… — Нет, старик, не по пути… мы — в парк.
— Годится. Нам — до фонаря… Куда б ни идти, лишь бы идти. «Плы-ви, мой че-е-лн, по во-ле во-олн!»
— Вы еще и поете? — с издевкой спросила Марико. Ей он тоже не нравился. Вихляется, позирует, как балерина.
— «Он и в карты, он и в стих, он и так неплох на вид!» — театрально продекламировал Эдик и поклонился, шаркнув ногой, — хлопнули, метнувшись в стороны, широченные клеши его вельветовых штанов. — Балуюсь, есть грех… Однако, братцы, мы тут, я вижу, не все знакомы…
Близнецы с готовностью протянули руки.
— Гриша.
— Жора.
— Товарищи — из провинции?
— С Прохладного мы.
— Тин, знакомься с казаками… Ну вот, порядок. Так что? Углубляемся? А может, — в кино? Говорят, железный арабский фильм.
— Сироп и сопли, — сказал Алексей и сейчас же пожалел: Эдик был не из тех, с кем стоило спорить.
Усвоив некую, ставшую стандартной для определенного сорта молодежи манеру поведения, которая во всем зависела лишь от последней моды, причем моды самого невысокого пошиба, внешней, утрированной, он не признавал иной точки зрения, кроме своей собственной, и ту немалую часть человечества, которая не носила метровых галстуков, расписанных в семь цветов радуги, не умела отличить латиноамериканского шейка от пляски святого Витта, а бит-оперу, закоснев в невежестве, отваживалась называть какофонией, — эту часть рода людского Эдик считал безвозвратно потерянной для прогресса.
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: