Валентин Кузьмин - Мой дом — не крепость
- Название:Мой дом — не крепость
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Советский писатель
- Год:1980
- Город:Москва
- ISBN:нет данных
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Валентин Кузьмин - Мой дом — не крепость краткое содержание
«Мой дом — не крепость» — книга об «отцах и детях» нашей эпохи, о жильцах одного дома, связанных общей работой, семейными узами, дружбой, о знакомых и вовсе незнакомых друг другу людях, о взаимоотношениях между ними, подчас нелегких и сложных, о том, что мешает лучше понять близких, соседей, друзей и врагов, самого себя, открыть сердца и двери, в которые так трудно иногда достучаться.
Мой дом — не крепость - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Интервал:
Закладка:
Пока я рассказывал, Бочкарев, набычившись, смотрел мне прямо в переносицу. Разумеется, он не смог повторить ни после второго, ни после третьего раза. Комбат жестоко отчитал его и, уходя, велел Бочкареву явиться к нему после самоподготовки.
В тот же вечер Бочкарев влепил мне два наряда вне очереди. И оба — чистить уборную. Не помню, за что. Никаких проступков я не совершал. Просто придрался, это он умел.
Ровно два месяца, до самой отправки на фронт, я не вылезал из нарядов. Драил уборную, таскал с «губарями» набитые снегом котлы для столовой, до блеска натирал банником стволы минометов, даже драил в казарме полы сапожной щеткой.
Во мне все кипело. Елозил на коленках и тер, прислушиваясь к храпу товарищей, которые давно спали, и поглядывая на толстые, широко расставленные ноги Бочкарева, монументально возвышавшегося надо мной. Я не поднимал головы, не желая лишний раз смотреть на его опостылевшую мне самодовольную ухмыляющуюся рожу, и видел только эти ноги с толстыми икрами, в белых шерстяных носках и домашних шлепанцах.
«И когда ты, гад, спать захочешь?» — с тоской думал я, отупело возя обтерханной щеткой по мраморной крошке пола.
— Эт те не буссоль, — бормотнул он со злорадством.
Я не ответил, изо всех сил подавляя накипавшую во мне ярость.
Что я мог поделать? К Бочкареву благоволил взводный, в общем-то неплохой малый, белобрысый младший лейтенант с залихватским чубом, простой и незлобивый, но ужасный бабник. Бочкарев охотно заменял его на занятиях по тактике, когда мы уходили далеко от училища, а взводный бегал на свои многочисленные свидания и позволял Бочкареву измываться над нами.
И тут он переборщил.
Видимо, ему показалось, что он еще мало меня унизил.
Я выронил из занемевших пальцев щетку, она откатилась в сторону, и Бочкарев наступил на нее ногой. Я молча дернул. Он придавил крепче. По-прежнему не поднимая головы, я дернул опять.
И тут я сорвался. По правую руку от меня стояло ведро с грязной водой. Я встал и что было сил пнул ведро ногой. Мутная жижа ахнула прямо на белые, приводившие меня в бешенство носки Бочкарева.
— Пошел к дьяволу! — заорал я. — Вылизывай сам этот проклятый пол, пень стоеросовый! Ходячая свиная отбивная! Иди жалуйся, прихлебатель, наглядное пособие по кретинизму!
Бочкарев стоял обалдевший. От неожиданности нижняя челюсть у него отвалилась, глазки оторопело моргали, а я, подхлестываемый безудержной злостью и отвагой отчаяния, выдавал такие перлы, которым мог бы позавидовать любой сквернослов из самой что ни на есть забубенной компании. Правда, ругательства мои получались довольно изысканными, если соотносить их с неписаными солдатскими нормами. Я зафутболил щетку под стеллажи с минометами, обрызгав при этом стенку из разлитой по полу лужи, и продолжал выкрикивать, не в состоянии остановиться:
— Заткни ею свою жирную задницу, вонючий ублюдок! Можешь засадить меня на губу, ты, жалкая пародия на человека, но заруби себе на носу — больше я твои фокусы терпеть не намерен! Ты же безголовый робот, шизофреник с кастрированными мозгами!..
Да, это был именно я. И никто другой. Нужда научит горшки обжигать.
Несколько ребят проснулись, разбуженные моими выкриками, и с молчаливым изумлением наблюдали всю сцену.
И тогда с Бочкаревым произошло непонятное.
Он вобрал круглую голову в плечи, как будто его только что отхлестали хорошей плеткой.
В нем что-то сломалось.
Исчез наглый, уверенный в своей безнаказанности Бочкарев, — передо мной стоял трусливый, напуганный тип, озабоченный сейчас, как видно, лишь одной мыслью — как бы чего не вышло!
Придя в себя, он поочередно поболтал в воздухе обеими ногами, стряхивая с них воду и грязь, и, отворачивая лицо, через силу выдавил из себя осевшим голосом:
— Ну, ты, не это… не очень. Перебудишь усех… Перестань, слышь. Подотри чудок и того… давай иди спать.
У меня, наверно, был сумасшедший вид, потому что он снова торопливо заговорил, пытаясь предотвратить новый взрыв:
— Слышь, не серчай… (У него это получалось: «Свышь, не севчай…») Иди спать, я сам тут управлюсь. Иди, иди. Больно нервенный ты…
Когда до меня дошел наконец смысл его слов, я испытал мгновенное внутреннее торжество. Значит, я тоже не лыком шит?!. Значит, умею постоять за себя?!.
Я с силой шваркнул тряпку ему под ноги и пошел, не оглядываясь, предоставив Бочкареву вытирать лужу.
Сосед по койке встретил меня восхищенным шепотом:
— Ну, ты дал, Ларионов! Тихоня-тихоня, а такое отчубучил! Бочкарь век будет помнить!
Больше Бочкарев не трогал меня. Изредка, когда нам приходилось встречаться взглядами, я читал в его глазах затаенный страх. Он, видимо, сделал для себя вывод, что я замаскированный псих и лучше держаться от меня подальше.
Когда нас эшелоном отправили на фронт, Бочкарев вообще кончился. С первых же дней недельного пути в теплушке с двухъярусными нарами, в которой уместился весь взвод, ребята быстро поразделились на маленькие коммунки по три — пять человек, где все было общее — деньги, еда, интересы, а Бочкарев остался один. В одиночестве и молчании, ревниво и затравленно посматривая на оживленные лица бывших товарищей, которые шутили и смеялись, наворачивая кашу или щи из одного котелка, он шумно хлебал свое варево, забытый, никому не нужный.
Однажды (видно, допекло одиночество) он попробовал по старинке на кого-то прикрикнуть и сейчас же получил короткий недвусмысленный ответ:
— Замри, Бочкарь, твое время прошло. А не усекешь — пожалеешь.
Нагрянуло с базара мое шумное семейство. Танька сунула мне сирень и ландыши.
— Поздравляем, поздравляем, поздравляем!
Я подставил щеку.
— Прикладывайтесь по очереди и проникайтесь благоговением к убеленному сединами владыке дома сего!
— Мама — первая! — скомандовала Танька. — Так… Теперь — Алька! Теперь — я!
Алексей целовал всегда робко, едва касаясь губами щеки. Мне нравилась эта его мужская сдержанность. С раннего детства ни я, ни Ирина не приучали его к излишним нежностям, ограждали, насколько могли, от сюсюканья, с которым многие взрослые почему-то считают своим долгом адресоваться к малышам.
Танька — наоборот: чмокала истово и азартно, вечно ластилась не только к матери, но и ко мне. Если я бывал небрит, она шаловливо хохотала, вырываясь, и вопила на весь дом, что «папка колючий».
И тут они были разными.
— А теперь — самое главное! — сверкнула глазенками Танька и, юркнув в соседнюю комнату, притащила огромную плоскую коробку.
— Поздравляем, поздравляем! Многа-ая лета! — хором закричали они.
В коробке был великолепный футляр-альбом с отпечатанными в гознаковской типографии факсимильными репродукциями с иллюстраций и шкатулок художников Палеха. Не альбом, а мечта.
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: