Константин Еремеев - Озеро шумит. Рассказы карело-финских писателей

— Вы, очевидно, господин Хански, попытаетесь выдержать, ха-ха! Вряд ли Микки протянет долго, он уже стар.

Нику отправился в путь. Он ехал поездом, на машине, шел пешком, чтобы вступить во владение своим наследством, или вернее, наследством кота, поскольку он стал бы пока лишь опекуном кота, его стражем и телохранителем. Вот ведь божья кара! Чего только не придется испытать и вытерпеть! И все ради причуд старухи Венла!

Но испытания только начинались. Когда Нику увидел на опушке леса наследуемый им дом, по спине его побежали мурашки. Низкая избенка, прогнившие стены, покосившиеся косяки. Словом, горе-домишко, вот-вот развалится. Каким-то еще чудом он держался!

Нику долго стоял, глядя на дом и обдумывая, стоит ли вообще подходить к нему. Подсчитывал в уме, сколько дадут за эту развалюху, если ее продать, прикинул, сколько это кошачье отродье прожрет, если протянет еще год-другой, горячо и мрачно, на чем свет стоит, выругался. Вряд ли окупится, если этот кот долго будет висеть у него на шее. Разве что какой-нибудь счастливый случай? Только эта надежда и толкнула Нику подойти к дому, решительно дернуть за дверную ручку и войти. Там оказалась старуха соседка со злыми глазами. Оглядела Нику с головы до ног, словно готова была проглотить его. Потребовала бумаги и доказательства. Прочла извещение, проворчала что-то невнятное и, достав из кармана передника какую-то бумажку, бросила ее на стол. Вот где было что почитать!

Нику глотнул воздуху, — на бумажке было написано меню для кота.

Утром — охотничья колбаса и сметана, днем — сметана и швейцарский сыр, вечером — свежий судак и сметана. На другой стороне было руководство по уходу: утром чистить и причесывать, в субботу мыть и сушить, смена постельного белья, смена ваты в перинке. Дезинфекция. Два раза в день уборка ящика с песком… Не хватало еще чистить ему зубы! Вот ведь паршивая тварь!

— Я присмотрю за тем, чтобы все условия выполнялись, — сказала старуха в затылок Нику, которого прошиб пот. — Буду приходить каждый день. Если замечу обман, то…

Дверь захлопнулась, старуха исчезла. Ну и бабка! Ведь угрожала, запугивала, а уходя — даже зло засмеялась. Нику совсем вышел из себя, почувствовав, что стоит перед пропастью. Он еще раз перечитал меню, правила ухода и выругался. Коту надо подавать роскошную пищу, какой он и сам-то никогда не ел! И что это за животина такая! А он не спросил у старухи, где она, хоть посмотреть бы на нее.

Нику насторожился. Какое-то шестое чувство подсказало ему, что за ним кто-то подсматривает. Нику оглянулся и застыл на месте. На углу печки сидел огромный кот с пестрой шерстью, жирный, как откормленный поросенок. Наследники долго, пристально смотрели друг другу в глаза. Затем шерсть на хвосте у кота поднялась дыбом, и он начал ходить из стороны в сторону, его спина выгнулась, и кот зафыркал, словно плевался. Нику невольно отступил. С этим зверем шутки плохи. Да житья с ним не будет. За месяц он съест Нику со всеми потрохами, проглотив наследство. И не подохнет никогда, во всяком случае естественной смертью.

Нику еще раз пристально взглянул в злые красные глаза кота, тихо напялил шапку и пробормотал:

— Ты победил, негодяй. Я не буду твоим наследником!

Он украдкой вышел, затворил за собой дверь и прошагал по двору, то и дело оглядываясь на всякий случай. Сзади остался его дом, или, вернее, дом кота. Нику почувствовал удивительное облегчение. И шаг его стал другим, свободным и твердым, как у бродяги. Потому что лес в Каину упорно притягивал его душу. Там все же было какое-то подобие свободы — вещи самой дорогой для бродяги. Здесь же его лишили бы ее, и сделал бы это даже не человек, а пестрый кот — подлинный наследник старухи Венла.

Родился в 1923 г. в г. Торжке в рабочей семье. С 1931 г. живет в Карелии. Во время Великой Отечественной войны находился в рядах Советской Армии. Был ранен, награжден орденом Отечественной войны II степени и медалями. По профессии шофер. Литературную деятельность начал в 1953 г. как очеркист, затем стал писать рассказы.

Выпущено несколько сборников рассказов. В Союз писателей принят в 1968 г.

Он пробудился ровно в шесть. Он никогда не просыпал. Его природный внутренний будильник действовал безукоризненно. Вчера он заснул на спине, чтобы прожарить ее о лежанку, пролежал всю ночь навытяжку и натрудил лопатки, но боль в пояснице прошла.

Эта боль вчера его расстроила, думал — к непогоде: ловушки занесет, лыжню заровняет, столько работы насмарку, сызнова все начинай… Логинов сел, кряхтя, пошевелил спиной, растер колени, руки — порядком он умыкался вчера. Он с тревогой прислушался. Печная труба молчала. За стенами было тихо, ледяной рисунок на стекле высвечивал сквозь марлевую занавеску. Слава богу, не было ночью метели.

Обувался он долго и тщательно, разминая портянки, расправляя складки. Потом неторопливо завтракал, стараясь не звякать посудой, чтобы не разбудить хозяев. Пил настоявшийся вчерашний чай. Перевернув стакан, расслабился, со вздохом покосился на лежанку. Спал он вроде и немало, а усталость так и не прошла. Да, годы, годы… А что если сегодня дома перебыть? Попросить хозяйку затопить баньку да после пунша отлежаться всласть?

Он подавил зевок и встал, заложив за спину руки. Глаза его смотрели хмуро. При слабом свете лампы они казались черными, подчеркнуто суровыми. Ссутуленный, поджарый, с покатыми плечами, он походил на ловчую птицу, которая что-то высматривает далеко внизу.

Потом он торопливо начал снаряжаться. Заворачивая хлеб, укладывая сумку, прикидывал, сколько капканов следует взять, куда сначала двинуться, к вырубкам или к речке. И еще, чтобы взбодрить себя, думал, что сегодняшняя ночь наверняка была уловистой: зверь по морозу широко глянул, ловушек выставлено больше полусотни, да и бывает же конец проклятущему невезению.

Он вышел в сени, довольный, что хозяева еще не проснулись и его сборы никто не подсмотрел. Может, потому и невезение, что как на грех, старуха полуночница будто караулит его уход и суется со своим: «Дай тебе господь удаченьки, Василий свет Иванович…» И надоумит же ее черт!

На дворе под звездами мерцала пороша. Четко виднелись избы, строгие ели с краю деревни над кладбищем, а на снегу выделялись соломинки, лошадиные катыши — решительно все, до мышиного следа. Логинов протер варежкой свои широченные лыжи, ощупал затвердевшие ремни. Перекинул за спину брезентовый кошель, звякнувший увесистым железом.

За околицей у стога приладил лыжи, пошлепал ими о лыжню. Звук получился мягкий, глуховатый: отменный нынче будет ход… Он сплюнул папироску, взялся за палки и заскользил через поле враскачку, ритмичным накатистым шагом. Сразу появилась одышка, стала мокнуть спина, тепло ударило в голову, в ноги. Это ничего. Вначале так всегда бывает. Пока не разомнешься, не продышишься, не скинешь первый пот. Что-то больно много поту. Должно, от слабости. А может, чаю перепил? Вот и руки все ноют со вчерашнего устатку. Ничего, разойдутся небось. И вчера поначалу едва раскачался, а после до потемок молодцом ходил.