Карпов Васильевич - Командиры седеют рано

– Помню.

– Вот письма его принес. - Миронов достал из стола пачку писем с яркими иностранными марками. - На, почитай, времени у тебя сейчас много.

Паханов взял письма. Скосил глаза на усатого короля на марке в углу конверта. Прочитал обратный адрес - Калькутта. «Скажи пожалуйста!» - прочитал Миронов на его лице.

– Ты на меня обиделся в прошлый раз за то, что я тебя мелким воришкой посчитал, а ведь я прав!

Паханов положил письма на край стола. Что еще скажет полковник? Миронов втягивал Паханова в разговор.

– А знаешь почему?

– Почему?

– Фамилия у тебя странная, Паханов. Блатная фамилия. Сразу настораживает. Крупные жулики под такими фамилиями не живут.

– Был я и Кузнецовым… Разиным… Аванесовым… - медленно выдавливал из себя Паханов. - А Паханов - это моя настоящая фамилия. По метрикам.

– А ты, Жора, любил кого-нибудь? - неожиданно по имени назвал Миронов Паханова.

Паханов сжался от этой ласки, словно черепаха в панцире, когда она чувствует опасность; сказал насмешливо:

– Нет, я баб презираю. Не люди они - шестерки.

Жорка Паханов врал, но Миронова ему было не провести. Есть у парня что-то затаенное, в глубине сердца. И уж, конечно, не собирается посвящать в свою тайну его, полковника Миронова.

– Ну ничего, еще полюбишь. - Миронов сделал вид, что поверил. - Удивительное это чувство - схватит тебя, закружит. И ходишь ты пьяный от счастья. Хочешь, расскажу, как я первый раз влюбился? - вдруг спросил полковник.

В Жоркиных глазах за настороженностью проглядывала ирония. Миронов все-таки стал рассказывать:

– Был я до войны лейтенантом. Спортсмен, грудь колесом, не то что сейчас. Девушки на меня посматривали, и я на них тоже. И вот однажды еду в очередной отпуск. Сел ночью в проходящий поезд, завалился спать. А утром вышел из купе, смотрю, около соседнего окна девушка. И вот будто солнце мне на голову упало - оглушило, жаром обдало. Залило все вокруг сияющим золотом. Целыми днями стоял я в коридоре - только бы увидеть ее, только бы услышать ее голос. А ночью, веришь ли, на полке лежу, и кажется мне, что ее тепло ко мне через стенку проходит. У нас полки смежные были. Прижмусь щекой к перегородке и так лежу всю ночь напролет…

Полковник прервал рассказ, задумался, может, вспоминал молодость.

После его откровенности Жорке Паханову стало неловко молчать. И он скупо, стараясь не вдаваться в подробности, рассказал о своей жизни «на воле», или, как в армии говорят, на гражданке. Но мало-помалу разговорился и рассказал о своем детстве, об отце с матерью, о том, как начал воровать.

Когда разговор подошел к концу, Жорка вдруг спросил Миронова:

– Ну, а чём оно у вас кончилось, с той барышней?

Миронов весело сказал:

– А оно и не кончилось!… Оно продолжается, Жора. Эта девушка - моя жена. Как-нибудь познакомлю тебя с ней. Она хороший человек и верный товарищ, все трудности делит со мной. Бывали мы с ней и на Памире, и в Забайкалье, и сюда вот, в Каракумы, безропотно приехала. В общем, мне повезло в жизни, Жора… А твое будущее, скажу, представляется мне темным и мрачным. Покуролесишь ты лет до тридцати - тюрьмы, пьянки, неустроенность. Они свое дело сделают, к тридцати годам старость тебе обеспечена. К этом времени одумаешься. Непременно. Покоя захочется. К близкому человеку потянет. А кому ты будешь нужен? Станешь ты, между нами говоря, как тряпка, то есть не мужчина, а так… И уйдет от тебя девушка к другому - если она у тебя будет. А время такое, когда ты начнешь задумываться, настанет. Это неизбежно.

Полковник дружелюбно улыбнулся Паханову и доверительно сказал:

– Давай, Жора, на сегодня кончим. Поздно. Пойду я к своей Лидии Владимировне. Ругает она, если засиживаюсь, беспокоится о здоровье. И, скажу тебе по секрету, правильно делает: сердчишко порой начинает о себе напоминать. Ну, пойдем. Письма, пожалуйста, не растеряй, они мне очень дороги. Когда Семен приедет в гости - почитаем с ним вместе.

Полковник снял с вешалки фуражку, кивнул Паханову:

– Идем.

Они вышли из штаба.

Полк спал. Луна еще не взошла, и на земле лежала густая чернота. Местами тьму пробивал желтый свет - это горели лампочки над входом в казармы и на постах.

– Ну, будь здоров.

– До свидания, товарищ полковник. - Жора огляделся и спросил: - Кто меня отведет?

– Сам дойдешь. Дорогу знаешь?

– Конечно.

– Вот и шагай.

Полковник подал Паханову руку, крепко пожал и направился к воротам.

Жорка Паханов стоял и смотрел ему вслед. «Оглянется или нет?» Полковник подошел к проходной. Отдал честь вытянувшемуся дневальному и, не оглядываясь, вышел на улицу.

Жорка медленно шел на гауптвахту. Полковник своим рассказом о любви разбередил самое больное. Гуляет, наверное, Нинка. Разве она будет ждать? Красивая, отрывная - такая одна не останется. Жорка шел, и в черноте ночи вставало счастливое прошлое. Любили они друг друга горячо, сумасбродно. Обоим вдруг захочется необыкновенного. Пойдут с Нинкой кружить по городу, среди домов и людей ходят, как по лесу, никого не замечают. Только в глаза один другому глядят. А то найдет - и пошли лихачить.

Жорке страшно захотелось выпить и закурить. Он прошел мимо ворот караульного помещения. Посмотрел на длинный дувал, огораживающий полковой двор. Махнуть через него? Сесть на первый поезд, пока хватятся - далеко можно уехать. До Ташкента добраться бы, а там - полный порядок.

Жорка остановился. Вокруг никого не было. По-прежнему тускло светили запыленные лампочки. У проходной даже дневального не видно. Ушел, наверное, на ту сторону - на улицу. И вспомнил он командира полка. Не оглянулся! Пришел домой - жена его чаем поит. А он ей про него, Жорку Паханова, рассказывает.

Жорка достал из кармана письма. В темноте яркость марок не различалась. «Интересно, что Сенька пишет? А может быть, письма липовые? Ну, меня не проведешь! Я сразу пойму, если не вор писал. Жаль, товарищ полковник, что ты не оглянулся! Но раз доверяешь Паханову, он не подведет. Не бойся. Пей чай спокойно со своей Лидией Владимировной».

Жорка пришел в камеру, расстелил шинель на топчане и стал читать письма.

«Здравствуй, батя! Привет из Индонезии! На этот раз плыли долго, аж за экватор. На корабле хорошо, но постоять на твердой земле иногда, оказывается, тоже приятно. Порт, в котором я пишу это письмо, находится на Суматре и называется Палембанг - вроде нашего Баку, здесь добывают нефть. Нефть добывают индонезийцы, а хозяева почему-то американцы. Компания «Шелл». Индонезийцев - тысячи, американцев - единицы. Не могу понять, почему они их не повыгоняют».

Дальше Семен писал о политике, и Паханову читать стало неинтересно. Зато другое письмо его развеселило.

«Батя, здравствуй! Ну, батя, чуть было я не угодил в ЧП. Отпустили на берег. Гуляю. Как всегда, много такого, чего я прежде не видел. Зазевался. На часы посмотрел - время кончается. А до порта далеко. У нас, моряков, порядки такие же строгие, как в армии, - опаздывать нельзя. Что делать? Такси поблизости не было. Только рикши. Коляска - вроде велосипеда, ты сидишь впереди, а рикша сзади педали крутит. Быстро гоняют. Но нам на них садиться нехорошо - это эксплуатация человека. Нас даже предупреждали, и неприлично советскому человеку на угнетенном ездить. Вот я и оказался в таком непонятном положении: эксплуатировать нельзя и опаздывать нельзя. Принимаю такое решение - плачу рикше деньги, сажаю его на место пассажира, а сам как завертел педалями, аж ветер в ушах засвистел. Не опоздал на корабль. И за то, что не эксплуатировал угнетенного, меня похвалили. Только смеялись.