Александр Бирюков - Свобода в широких пределах, или Современная амазонка

Вопреки ожиданиям — ведь речь шла не о любимых предметах, а сначала о дисциплинах самых общих, потом все более и более специально-экономических — учеба сразу же увлекла Нину. Что тут сказалось? Уровень преподавания, который в Московском университете был традиционно высок даже и на этом, не самом блистательном факультете? И это, конечно. Или то, что последние полгода, больше даже, она практически бездельничала — потому что не считать же работой неторопливую возню с книгами в библиотеке, которую, кстати, всегда можно было прервать, если в руки попадало что-то, что срочно хотелось прочесть, — и, конечно, она соскучилась по серьезной работе, или (по ее терминологии) чтению? Это, наверное, сказалось даже больше. Прибавим сюда и некоторую схиму, запреты, которыми она себя, памятуя о прошлом скандале, надежно окружила: а) Не сближаться с соседками; б) никакого алкоголя, потому что и моргнуть не успеешь, как Алик опять начнет свою бутылку подсовывать, а это уже будет нарушением спортивного режима и вообще распущенностью, после которой все может быть; в) гегиных в любом виде — пусть хоть принцем нарядится — жечь, твердо помня, что всем им одно место — на огненном костре, впрочем, можно и не жечь, чтобы лишнюю вонь не разводить, а искромсав, истоптав шпильками, выбрасывать в окна на проезжую часть улицы Герцена, пусть там троллейбусы своими тяжелыми шинами завершат это дело, нужно только придумать какое-нибудь приспособление вроде лифта, потому что окна высоко, просто так не выкинешь; г) не увлекаться тряпками, так как тряпки — они тряпки и есть, и нечего делать из них культ, к тому же лучшие из них, которых хочется, стоят немалых денег, а стипендия на первом курсе всего двадцать два рэ, без домашней дотации и так не обойдешься, а мамочка, как известно, деньги не лопатой гребет, к тому же тряпочный интерес способен так увлечь, что и заповедь «а» окажется на его основе нарушенной, от чего рухнет и вся оборона. А на что же тогда прикажете опереться?

Вот такие четыре немудрящих пунктика, сформулированных довольно размазанно (но будет еще время всему дать точные очертания, пока важна сама мысль, идея обороны и определение противников), были положены в основу ее новой студенческой жизни, в которой теперь главным стала учеба.

Но была еще и общественная работа. Началась она с робкого почтения, которое вызывали у Нины длинные и узкие полосы факультетской газеты «Экономист», появлявшиеся время от времени в коридоре около расписания. Почтение вызывало то, что в газете рассказывалось (жутким, правда, языком) о вещах, для нее не только новых, но и таких, до которых ей, первокурснице, нужно было еще расти и расти: НСО (научном студенческом обществе), первенстве МГУ по волейболу (для женских команд, конечно, — откуда на их факультете взяться мужской?), прогульщицах и хвостистках, которые тоже появляются позже. Делали газету, конечно, старшекурсницы, ей, новенькой, даже такой расчетливой и своенравной, все-таки казавшиеся людьми необычайными, живущими своей, непостижимо завидной жизнью, о которой они кое-что и рассказывали на небрежно разрисованных листах ватмана. Конечно, заметки следовало более тщательно редактировать. Конечно, название газеты «Экономист» было не очень удачным для их сугубо женского учреждения (а может, сделать так: «Экономист» большими буквами, а в конце две маленьких — «ка»: «ЭКОНОМИСТ(ка)», как когда-то партия называлась — ВКП(б)?) Но тогда это «ка» должно и что-то отдельно означать. Только что? Хоть, в словарь залезай! «К» — это может быть качественные, кисейные, крепкие, крылатые… А вторая буква тогда как расшифровывается? На русском, кажется, и слов своих на букву «а» не существует. Арбуз, ансамбль, ассамблея — это все не то. А что если амазонки? Крылатые Амазонки! Здорово?

Этим открытием срочно хотелось поделиться с мудрой, высоколобой и, конечно, квалифицированной (старшекурсницы в этом деле шли в первых рядах) редколлегией, которая значилась в правом нижнем углу каждого номера. Нина даже придумала, составила в голове текст дерзкого письма, которое можно было опустить в допотопный деревянный ящичек, висевший неподалеку (только надписи около него не хватало: «Милые детки, пишите заметки в следующий номер вашей газетки!»), пусть там восхитятся ее прекрасным предложением. Но не написала — что я, действительно, как маленькая, буду заметки писать! — хотя понимала, что лукавит, что просто боится, даже не подписавшись, предстать пред светлы очи: что они о ней скажут? — дурочка какая-нибудь, наверное, с первого курса, дурочка из переулочка.

Ей самой была удивительна и досадна эта трусость, столь не идущая к ее характеру Крылатой Амазонки, — ведь это и она (и, может быть, в первую, очередь именно она) такая — Крылатая Амазонка, чего же ей-то бояться, да она и не такого не боялась. Но письмо так и не написала. А эта дефиниция — не только ее сущности, ее нынешнего блистательного окружения, но и, возможно, целого явления — запомнилась и полюбилась. Вот так — Крылатые Амазонки. Красиво, не правда ли? ЭКОНОМИСТ(ка)!

В газету Нина попала, можно сказать, случайно. Подошла комсорг группы — девица ничем не примечательная, к тому сияющему миру никакого отношения не имеющая, и сказала, что факультетской газете для подготовки праздничного номера требуется корреспондент (может, она и слова этого не сказала, как-нибудь иначе назвала) из их группы и не хочет ли Нина им быть? Ну если так, отчего же нет? Я рад господа! (см. «Ревизор» Гоголя)! Досадно было только то, что если они во всех группах (а их на курсе целых десять) такую работу провели, то это же какая толпа в редакцию сейчас привалит! Стадо целое. Разве будут на него (и на нее в том числе) Крылатые Амазонки смотреть с интересом?

Но никакой толпы не получилось. В назначенное время пришли только двое: она, Нина, и еще девочка с их курса по фамилии Базарная — ну эта ей явно не конкурентка, тоже мне, Крылатая Амазонка нашлась, замуж бы скорее выходила, что ли, чтобы фамилию сменить. Настоящих Амазонок тоже было немного (и это хорошо — не так страшно. Но чего она, спрашивается, трусит? Это же смешно, черт подери!) — две или три вертелись (парили, наверное) в маленькой, для семинарских занятий аудитории, составляя узкие исчирканные столы, чтобы приступить к действу. Был здесь и Амазон (или Амазонт? Зонт над Амазонками! Тоже неплохо, кажется. А в просторечии Зонтик) — инспектор учебной части Бубенцов, большой как медведь мужчина со страшным шрамом через всю щеку, в войне, наверное, участвовал.

— А вы первокурсницы! — сказал он Нине и Базарной, словно они без него еще эту истину не усвоили. — Значит, к нашему шалашу?

Да, с Зонтиком амазонкам, кажется, не очень повезло — должен быть на его месте кто-нибудь поблистательней и поэлегантней. Но, с другой стороны, он ведь их сверкание прикрывать должен, закрывать их от дождя, ветра и прочих стихий. Так что, наверное, такой и должен быть неказистый, но прочный, все испытавший, с крепкой, могучей ручкой (а у него лапищи вон какие!).