Борис Миллер - Под радугой (сборник)

— Улыбнешься ты мне сегодня? — спросил Исосхор.

Она не выдержала. Уголки рта раздвинулись сами собой, обнажив два ряда ровных зубов.

— Вот так ты — славная девушка! — сказал он и обнял ее.

Тонкая майка обтягивала ее высокую грудь, узкая юбка облегала стройные ноги. Она теребила бахрому платка на коленях и словно не замечала руку Исосхора на своем плече.

— «Девушка… девушка…» Что-то мне не по душе, Исосхор…

— Что? — тихо рассмеялся он.

— С этим золотом… Когда речь заходит о золоте, ты кажешься мне вроде твоей матери… Не знаю, что-то не нравится мне…

— Что тебе не нравится?

— Да вот… с этим золотом…

— Чего же ты хочешь?

Она взглянула на него.

— Не люблю я, когда ты прикидываешься…

— А я не люблю, когда ты говоришь мне я не знаю что…

— Ну, может, я и сама не знаю… Это золото… Не нравится мне это… Уж я тебе говорила…

— Это все?

— Да, Исосхор. Сколько я ни думаю, мне кажется, надо было бы его отдать… Ну, ты понимаешь, кто я такая? Вот скажи…

— Ты — красивая девушка, Дворця! Мне бы такую на всю жизнь…

— Не морочь голову! Я не об этом… А кто твоя мать?

— Злая индюшка! Такую бы жизнь моим врагам…

— А ты кто такой?

— Красивый, славный парень! Дай нам бог обоим такую жизнь, Дворця!

— Нет, не то. Я в колхозе ударница, бригадир…

— Будешь меня агитировать?

— Я хочу понять…

— А я уже понял, Дворця… Тебе нужен не я, тебе нужно золото…

— Мне?!

— Все равно… Если ты так говоришь, значит не любишь… Что ж, как хочешь… Есть еще девушки…

Она подняла голову и тихо проговорила:

— Я тебя люблю… Но я хочу, чтобы ты был… такой, как есть, но только немножко другой…

Она заглянула в его глаза. Она знала: всегда дикие, грубо насмешливые, они становились покорными и нежными, когда он глядел на нее; они словно удивлялись собственной покорности и нежности. Она положила руку к нему на плечо. И он тут прижал ее к себе с невероятной силой, так что она не могла устоять.

— Дворця!

— Что?

— Покончено с этим, Дворця!

— С чем?

— У старухи нет больше золота…

— Как это так?

— Но ведь ты так хотела?

— Так я не хотела, Исосхор…

— Не все ли тебе равно? Лишь бы все было хорошо.

— Для этого ты ездил в город?

— Да, Дворця. Я нарочно тебе заранее не говорил. Хотел тебя сразу обрадовать…

— Но ты отнес его, куда я говорила?

— Послушай, сейчас расскажу, как это было. Прихожу и говорю им: «Нате вам золото!» Они на меня смотрят, а я продолжаю: «Берите все, что лежит под индюком и под потолком. Никому пользы от него не было». «Сам-то я, пожалуй, этого бы не сделал, — так я им и сказал, — но этого хотела Дворця». — «Какая такая Дворця?!» «Дворця, говорю, ударница, бригадир. Дворця мне дороже золота…»

— Так и сказал? — разразилась она смехом.

— Так я хотел сказать, Дворця… Слушай дальше…

Самое интересное дальше. Я зашел в «Торгсин», это тут же, рядом с вокзалом. Встретил одного человека в очках, такого солидного… Разговорились о том, о сем…

— Ну?

— Словом, что тут долго говорить, Дворця! Нам сейчас на всех наплевать, Дворця…

— Чтo-тo ты болтаешь…

— Дворця, уедем отсюда вдвоем, купим себе квартиру.

— А какой болван тебе сказал, что я хочу уехать отсюда да еще с тобой?

— Если я так хочу, то и ты хочешь, и кончено!

— Я хочу знать: ты не отдал золото?

— Говорю же я тебе…

— Ну?

— Тот что в очках…

— Кто это такой?

— Думаешь, жулик? Наоборот, очень порядочный человек. Думаешь, он меня обманул? Исосхора не обманешь! Может, я его еще обдурил… Смотри!..

Он вытащил пачку и помахал ею перед ее глазами.

— У меня еще есть!

Он бросил пачку к ней на колени. Дворця вздрогнула. Она скинула деньги на мостик, вскочила с места, побежала. Через минуту ее уже не было видно. Исосхор начал собирать с земли деньги, совал их в карманы. Две бумажки упали в воду. Он засучил рукава, лег на мостик и долго искал их в темноте под склоненными вербами.

Исосхора и след простыл. Он словно в воду канул…

Впервые за много лет Доба надела зеленую с толстой бахромой шаль. Добавочными засовами заперла ставни изнутри, залезла под печку, достала из кучи хлама два ржавых замка. Третий замок со связкой длинных ключей висел на кухне на гвозде, белом от присохшей известки и усиженном мухами. Ржавые длинные ключи висели неподвижно. Казалось, они хранили память о мануфактурной лавке, о богатом бакалейном магазине, о просторном заезжем дворе с полутемными комнатушками.

Доба, в потертой залатанной шали, в покоробившихся, подвязанных веревочками шлепанцах, со связкой ключей и с замками в руках, остановилась на минутку в сенях перед клеткой.

— Скоро подохнет. Толку от него… — проворчала Доба и вышла.

Несколько раз она осмотрела снаружи ставни, замки, взглянула на дикую яблоню, как бы стараясь ее запомнить, и, опираясь на палку, отправилась в деревню, к Дворце — узнать, куда девался Исосхор.

Но Дворця работала в поле. От ее матери Доба узнала, что дочь поссорилась с Исосхором…

— Разве вы ничего не слыхали? — сказала старуха, с удивлением глядя на Добу. — Все об этом говорят… Никто не знает, откуда у него взялись такие день :ги… Ведь он уже третью неделю гуляет в городе…

Но Доба уже не слушала. Она бежала, низко наклонив голову, чтобы никто ее не остановил, не задержал, бежала домой. У околицы навстречу выбежала ватага босых ребятишек. Девочки высунули языки, кричали одна громче другой, строили рожи:

— Доба тощая! Тощая Доба!

Доба нагнулась, подняла камень, швырнула его в ребят, побежала дальше. Юбка то вздувалась, то колотила ее по ногам. Вот и ее дом. Ржавые ключи визжали, не поворачивались. Наконец она в сенях. В клетке дремал индюк. Здесь все было в порядке.

Доба вошла в комнату, посмотрела на крюк на потолке и чуть не лишилась чувств. Глина вокруг крюка осыпалась, видно, уже давно… Она взобралась на стол и стала ковырять ножом потолок. Сухая глина падала на плечи, на ноги, она не замечала… Вот и то отверстие, но оно было пусто! Доба дико закричала. Выпавший из рук нож воткнулся острием в стол, так и остался торчать. Доба сорвала с головы шаль, платок, чепец, с рассыпавшимися волосами бросилась в сени, вырвала из засохшей грязи клетку с индюком и отшвырнула ее в сторону, а сама, упав на колени, стала ногтями разрывать и разбрасывать во все стороны грязную землю. Докопалась до ямки, но и она была пустая… Доба вспомнила, как в ту ночь индюк кричал не своим голосом, — сразу же после этого уехал Исосхор… Она упала без чувств головой в грязь.

Очнувшись, Доба увидела индюка — видимо, когда она швырнула клетку, вылетели две дощечки, и индюк вышел на свободу. Индюк направлялся к двери. Доба приподнялась и ухватила его за потрепанный хвост. Но индюк уперся и, видно, почуял свободу — прибавилось у него сил, да и сама Доба очень ослабела. Он вырывался у нее из рук и тащил ее во двор. Там она наконец выпустила индюка. В щели забора она вдруг увидела детские глаза — видно, дети бежали за ней до самого дома.