Борис Миллер - Под радугой (сборник)

— К чему вы все это мне показываете? — не выдержала она наконец.

— Отвечаю на ваш вопрос.

— Не понимаю! — удивилась Лия.

Старик подвел ее к одному из ульев.

— Вот видите? Смотрите. Где только они не летают, где не бывают мои «грузчики» за день! По всей тайге носятся, вон до тех далеких сопок… Ищут, берут мед с деревьев, с цветов, с трав… Но куда бы ни залетели, возвращаются они сюда…

— Да… Ну и что? — сказала Лия. — Какое же отношение это имеет к сыну? Пока что я ничего не понимаю!

— Сейчас объясню. И если вы его мать, вы поймете, — сказал старик. — Всю жизнь я был грузчиком в Кременчуге. Потом приехал сюда, в глушь, в тайгу, поставил пасеку, собрал пчел, без пользы летавших здесь, и сказал им: «Будьте, голубчики, моими „грузчиками“, трудитесь! Складывайте здесь все, что соберете. И вам хорошо, и людям радость, не так ли?»

— Ну, и что же?… недоумевала Лия.

— Так вот, я говорю, пришел другой пасечник, покрупнее, чем я, дай ему бог здоровья, собрал всех нас, дал нам много богатой земли и сказал: складывайте здесь все, что соберете. Поняли вы меня?

— Все это хорошо, — ответила Лия. — Но при чем тут мой сын? Ведь вы говорили, что знаете что-то о нем.

Мейлах Фукс прошел несколько шагов, остановился.

— Вот потому-то я и знаю… Если вы хотите когда-нибудь его увидеть, ни в коем случае не уезжайте отсюда! Запомните совет, который дал вам Мейлах Фукс…

— Вы думаете, что если он приедет…

— Сюда он обязательно приедет. Через год, через два, через десять, но приедет! Не говорил бы я этого, если бы не знал вашего сына!

— И вы действительно в этом уверены? — с дрожью в голосе спросила Лия, думая о дочери пасечника. — Кто же вам так твердо сказал?

— Кто? Очень просто…

Сейчас он назовет имя дочери, и тогда все будет ясно. Но старик указал на улей, возле которого кружили пчелы.

— Они мне сказали… — Затем добавил: — И капля его меда есть уже на этой земле. Он сюда вернется…

Приехав домой, Лия не решилась зайти к парторгу — к чему? Но через несколько дней Верхов сам зашел к ней на стройку.

— Ну как? — спросил он. — Были на пасеке?

Она рассказала о том, что ей говорил пасечник.

Выслушав ее, Верхов широко улыбнулся.

— Чудной старик, — сказал он. — Я полагал, что у него есть более точные сведения… Но ничего, — успокоил он ее, — это не плохо, что вы там побывали…

И он обещал Лие сделать все возможное, чтобы помочь ее горю.

Проходили годы, надежда увидеть сына все слабела. Никаких известий о том, что он жив, где он, не было…

Умер старый пчеловод Мейлах Фукс. Лия была на похоронах. Неподалеку от пасеки и дома, который он своими руками построил в глухой тайге, улегся навечно бывший кременчугский грузчик. Там же, на похоронах, Лия увидела его дочь. Она и в самом деле была удивительно хороша. Но поговорить с ней Лия не решилась.

Вскоре после этого девушка уехала куда-то в другой город учиться. И Лия больше ничего о ней не слышала.

Не раз за это время она и сама собиралась уехать. Ничего и никого она уже, видно, здесь не дождется, решила она. Но каждый раз в решающую минуту ее удерживала мысль: куда, собственно, она поедет? К кому? Зачем? Где ей будет лучше, чем здесь? Она ловила себя на том, что ей жаль покинуть этих людей, этот новый, на глазах растущий город…

Это был уже довольно большой город, с мощеными оживленными улицами, с высокими зданиями в центре, с фабриками и заводами на окраинах, с электрическим освещением… Город стал центром области.

Когда работать в столовой на стройке ей стало трудно, Лия, которая в свое время неплохо шила, поступила на только что выстроенную швейную фабрику. Спустя несколько лет, почувствовав, что она не может ежедневно ходить на фабрику, Лия стала брать работу на дом в одной из артелей и целыми днями просиживала в своей небольшой, но светлой комнате за старинной, «зингеровской» машиной. Она давно уже не жила у Василия Петровича — получила отдельную комнатку в новом доме, построенном недалеко от дома старого плотника, которого и теперь часто навещала.

В Биробиджан прибывали все новые и новые люди, и каждый из них вкладывал свою долю труда в общее дело.

Так шли годы.

И вот началась война. И тогда, хотя Лия была уже не так одинока в своем горе, боль, тоска по давно потерянному сыну разгорелась с новой силой… Теперь она завидовала матерям, получавшим издалека конверты, сложенные треугольником. Будь Семен жив — и он прислал бы ей… Думая о своей соседке Мандель, Лия, как и прежде, считала, что счастливее ее, Лии, даже те матери, которые получали извещения о гибели своих сыновей: «Те, по крайней мере, знают, что с их детьми, за что они отдали жизнь».

Война была далеко отсюда, но ее яростный грохот, зловещие отсветы ее огня долетали и в эти отдаленные от фронта края. Каждый, и старый и малый, считал своим долгом работать не так, как всегда. Родина была в опасности…

Не жалела своих сил и Лия Черновецкая. Кроме шитья, которое она брала из артели на дом, до поздней ночи, а иной раз и до утра вязала она теплые чулки и варежки, вышивала платки, подрубала воротнички, шила затейливые кисеты.

И в артели, и дома, и даже в соседних домах знали, что никто лучше старой Черновецкой не умеет подобрать, упаковать и обшить посылку бойцу на фронт. Ей самой нравилась эта работа.

— Уж вы не беспокойтесь! — говорила она своим сотрудникам по артели или соседям. — Все будет сделано. Такую посылочку соорудим, что ее хоть через крышу швыряй, — ничего ей не будет, дойдет в полном порядке! Я сама все сделаю. Вы, никак, работаете, а я дома сижу…

Несколько раз она и от себя посылала скромные подарки на фронт: мало ли там молодых воинов, у которых нет матерей.

Однажды соседки уговорили ее вложить в посылку письмецо. Лия согласилась не сразу.

— К чему это? — говорила она. — Каждому ясно, что подарок от доброго сердца. А кто посла л, — не все ли равно?

И все же как-то она решила написать несколько слов. Она, писала Лия, не знает, кто получит ее подарок. Но кто бы он ни был, да будет ему известно, что шлет ему эти вещи от всего сердца старая женщина с Дальнего Востока, у которой никого нет. (Был у нее когда-то единственный сын, да куда-то пропал.) Но она посылает свой подарок с тем же чувством, с каким она посылала бы его родному сыну.

Она благословляет его, как родная мать, и желает счастья. И подписалась: «Лия Черновецкая».

Ответа она не ждала.

— Во-первых, — говорила она, — когда бойцу отвечать, до того ли ему. Пока соберется отвечать, мало ли что с ним произойдет: там поминутно жизнью рискуешь… Ведь война!

Это было в начале зимы. А однажды летом кто-то постучал в двери. Лия тяжело поднялась и пошла открывать. На пороге стоял паренек с озорными зеленоватыми глазами. Он держал брезентовую сумку, набитую газетами и письмами.