Николай Евдокимов - У памяти свои законы

В первое же утро своего нового местожительства Фролов проснулся рано, сел у окна и стал держать под наблюдением остановку. Его расчет оправдался: в семь часов восемнадцать минут на дороге показалась Настя. Фролов накинул шинель и безразличным шагом, как посторонний человек, вышел из избы. Сердце его стучало, будто шел он на боевую операцию. Была Настя одета по-городскому, чистенько, не в платке и не простоволосая, а в коричневой шляпке с черным цветочком. Фролов и без того, приближаясь к Насте, чувствовал себя так, словно с каждым шагом становился ниже ростом, а эта шляпка с черным матерчатым цветком прямо-таки подавила его, будто он дошел до такого нахальства, что примостился ухаживать не за ровней себе. Однако Фролов преодолел это чувство и уверенной солдатской походкой подошел к остановке.

Настя сразу узнала его и очень удивилась.

— Интересно, — сказала она, — откуда это вы взялись? Разве не уехали? Или из наших мест родом?

— Ага, из ваших, — ответил Фролов.

— А я-то думала!.. — с некоторым разочарованием воскликнула Настя: ей, очевидно, очень льстила мысль, что Фролов специально, ради нее одной прибыл в эти края. Но Фролов не захотел тешить ее самолюбие, он решил избрать более осторожную тактику и потому соврал еще раз.

— Отсюда я, — сказал он. — А вы думали — издалека?

— Ага, — ответила Настя.

— Нет, отсюда. Вот и должность получил — завскладом.

— А-а... — сказала Настя уже безразличным тоном и отвернулась.

Она отвернулась, а Фролов снова ощутил себя никудышным человечком — дурацкое чувство, которое он не знал раньше и которое возникало только рядом с Настей.

Из-за поворота выехал автобус, качаясь на разбитой дороге, как лодка на волнах. В нем было тесно, колготно, стоял спертый дух. Но Фролов не замечал такой непривлекательной обстановки и пассажиров не замечал: все это не имело никакого значения и будто бы даже вообще не существовало, потому что главным лицом тут была Настя. Это для нее ехал автобус, для нее светилось из-за облака солнышко. Других же пассажиров автобус захватывал только из одолжения, только для того, чтобы Насте было веселее, интереснее и теплее ехать.

Настина остановка была через две остановки после фроловского склада, но Фролова это не смутило — он поехал дальше и вышел вместе с Настей.

— Уж не мыться ли к нам в баню собрались? — с ехидством спросила Настя.

— Нет, — сказал Фролов. — Хочу вас до самого места доставить в полной сохранности.

— Гляди, какой вежливый кавалер! А то, ежели мыться, учтите: горячей воды сегодня не будет.

— На что мне горячая вода? Я сам горячий, — сострил Фролов и засмеялся, но Настя не приняла его остроты: углядела в ней двусмысленность и строго сказала:

— Ну-ну, не люблю я этого...

К складу Фролов шел пешком. Он не понимал, что это такое с ним происходит: вроде радоваться должен от свидания с Настей, а радости не было. Наоборот, уставшим он себя ощущал, будто всю дорогу от дома до бани тащил какую-то тяжесть и вот сейчас, от бани к складу, тоже продолжает тащить непосильную эту ношу. Ах, Настя, Настя, на счастье или на горе прилипло к тебе фроловское сердце?!

На складе Фролов отвлекся мыслями от своей сердечной заботы. У него было много дел — одному-то, без помощников, нелегко управляться на такой обширной территории. Надо обследовать складские закоулки, составить список хранящихся вещей и материалов, рассортировать, навести порядок, ибо порядку тут не было никакого: фроловский предшественник не очень-то обременял себя работой. На складе хранилась всякая всячина, нужная и ненужная мебельной фабрике: спецовки, противогазы, электромоторы, декорации драмкружка, пустые ящики, десятилитровые бутыли, три телеги, шесть саней, одна скульптура обнаженной физкультурницы, бросающей диск, разные лаки, краски, гвозди и другие значительные и незначительные вещи, которые были заприходованы и, значит, предназначались к долгому хранению.

Весь день Фролов отсортировывал все это, наводил порядок по своему вкусу, освобождая пространство для новых поступлений. К вечеру он совсем измочалился, накормил Солдатку и отправился домой.

Вот по такому руслу и потекла новая, мирная жизнь Фролова. Утром он выглядывал из окошка Настю, спешил ей навстречу и провожал к самой бане. Потом до ломоты в костях орудовал на складе, а вечером помогал бабке Филипповне в огороде или отдыхал в одиночестве на крылечке. Он сидел на крылечке, развалясь, вытянув ноги, курил махру и дышал чистым вечерним воздухом.

Коровы плелись с пастбища. Они были худы и немощны, кости торчали из-под тонких шкур, как пружины из старого дивана. Оголодавшие собаки бродили вдоль улиц. У клуба играл баян, девки пели частушки, а когда садилась темнота, начинались танцы. Фролов раза два сходил туда, но потом перестал: не было ему никакого резона туда ходить, потому что Настя на танцах не бывала.

Иногда подсаживался к Фролову сосед Ромка Кочин, двадцатишестилетний хромой сцепщик вагонов. Еще в детстве его покалечил трактор: ходил он, припадая на правую ногу, будто кланялся то вправо, то влево. Но лицом и телом выглядел неплохо: бабы липли к нему. Впрочем, как не липнуть: Ромка был, почитай, единственным мужчиной в поселковом женском царстве. По своей инвалидности он на фронт не попал, но зато исправно исполнял мужские обязанности за тех, кто пока еще не успел вернуться домой.

Жил Ромка один. Изба была старая, но крепкая, так что у него имелся надежный плацдарм. Хотя надежным этот плацдарм был до времени: за Ромку всю войну отвоевала его молодая супруга Анфиса Григорьевна и вот-вот должна была вернуться, но задерживалась где-то за границей: то ли в злате Праге, то ли в веселом Бухаресте.

Ромка курил фроловскую махорку, плевался туда-сюда и рассуждал по женскому вопросу:

— Бабы все одинаковые. Все слабы на это дело. Аж скучно. Моя зараза Анфиса небось направо-налево там работает. Ну и черт с ней, наперед прощаю. Для острастки дам по шее, и будя с нее.

Но все вышло по-другому, не так, как предполагал Ромка,

Однажды рано утром, выглядывая в окошко Настю, Фролов увидел бабу в солдатской шинели, в пилотке, с вещмешком за плечами, в хромовых, облегающих крепкие ее икры сапогах. Он особое внимание обратил на ее икры, очень они были соблазнительны. Шла она грузной, тяжелой походкой, по-мужски размахивая руками. Прошла мимо фроловского окна, свернула во двор к Ромке. Фролов догадался, что это возвратилась жена Кочина. И не ошибся.

Достукался Ромка: Анфиса застала его с полюбовницей — толстой буфетчицей Шуркой Комоловой. Она настигла их прямо на месте преступления. Ухватила коромысло и огрела обоих и выгнала из избы во двор. Вся улица сбежалась поглазеть на такое кино.