Николай Евдокимов - У памяти свои законы

— Я давно болен, — сказал он, — у меня старая, еще фронтовая болезнь. Ты когда видела мою мать?

— Я ее совсем не видела. Я даже, к сожалению, не знакома с ней. Я ведь живу совсем в другом городе, в Кодокше.

— Ах, вон оно что, — сказал он. — Ты в Кодокше живешь? И я в Кодокше живу. На улице Двадцати шести Бакинских комиссаров.

— Ой, — воскликнула Нюрка, — я очень даже хорошо знаю эту улицу. Она около северной проходной тепловозостроительного завода.

— Я на этом заводе работаю, — сказал он и закрыл глаза.

— Извините, пожалуйста, я вас заговорила. Вы спите, отдыхайте.

Она ушла, оставив его одного, а сама села на крыльце и стала дожидаться, когда он опять уснет. Болезнь утомила его, и он быстро заснул, а Нюрка вернулась в комнату и стала наводить там свой женский порядок: вымыла пол, нарвала дворовых цветов, поставила их на столе в стеклянной банке, и в доме посвежело, запахло семейным уютом.

Нюрка села у изголовья Михаила Антоновича, вглядываясь в его длинное худое лицо. Он был некрасив, но некрасивость его была как некрасивость простой, добротной, полезной вещи и оттого своеобразней всякой красоты, предназначенной для любования или украшения. Нюрка отвернулась, чтобы больше не смотреть на него и не смущать себя выражением его лица.

— Тебя как зовут?— спросил он, открыв глаза.

— Господи! — она засмеялась. — Вы опять забыли? Нюра я.

— Ага, вспомнил, — сказал он. — Я где-то тебя видел раньше.

Она пожала плечами.

— Правда, мне очень знакомо твое лицо.

— Я знаю, — сказала она. — В трамвае.

— Может быть, и в трамвае, — согласился он.

— Даже наверно в трамвае, — повторила она. — Я работала кондуктором на двадцатом маршруте. Двадцатка ходит мимо вашего завода.

— Вот, значит, чем ты занимаешься в жизни.

— Нет, — сказала Нюрка, — я езжу на поездах, проводником вагона.

— Ну что ж, и это неплохая профессия.

— Это не профессия. Это просто занятие. Раньше мне нравилось, а теперь скучно и душевно тяжело.

— Почему?— спросил он.

— Потому что я неправильно живу, — сказала Нюрка. — Я зарабатываю деньги, а не строю жизнь с высокой целью. Деньги — не самое главное.

— Да, это правда, — согласился он. — Не все понимают это.

— Я тоже не своим умом поняла. Это понимание досталось мне по наследству от моего отца. Я знаю, человек должен оставлять после себя новые предметы и вещи. А я не умею. Я ничему не научилась. У вас интересная профессия?

— Я сталевар. Ты видела когда-нибудь, как варят сталь?

— Видела, — сказала она, — конечно.

Он удивился.

— Где? Ты работала на заводе?

— Нет, я в кино видела.

— В кино это совсем другое... В кино пусто.

Ему было уже совсем хорошо, он даже вышел во двор, чтобы вместе с Нюркой пасти черепаху, и Нюрка решила, что болезнь окончательно оставила его.

Но она ошиблась. Ночью ему стало хуже. Он бредил, произнося неясные слова. А к утру его охватил озноб, он весь горел и в то же время изнывал от холода. Нюрка укрыла его всем, что было в доме, но согреться он не мог, лихорадка трясла его, губы посинели.

Он смотрел на нее печальными глазами, и покорное выражение этих глаз пугало Нюрку. Она не могла ничем ему помочь. Ей было жарко в душной комнате, а ему холодно, как на лютом морозе.

Она не знала, как облегчить его страдания, заплакала от своего бессилья и сказала:

— Вы не подумайте ничего плохого, я попробую вас согреть. Так всегда согревала меня мама.

Она даже не поняла, слышал он ее или нет, глаза его были незрячими, жалкими.

— Сейчас, погодите, — сказала она, зажмурилась и торопливо стала раздеваться. Она осталась в одной рубашке, проговорила сквозь слезы:— Вы только не подумайте плохого, — и легла с ним рядом. Она прильнула к нему всем своим теплым телом. Он был так слаб, что не пошевелился, не сказал ничего. От ее живого спокойного тела он скоро согрелся и успокоенно заснул.

Нюрка осторожно сползла с дивана, оделась и ушла во двор.

«Какая же я дура, — сказала она сама себе, — сумасшедшая дура».

Всходило нежное утреннее солнце. Воздух был розовым от его сияния, В небе пролетел усталый самолет. Он летел на юг, к теплому Черному морю, к скалам и пальмам, в южную прекрасную черепаховую страну. Нюрка постояла во дворе, потрогала холодными ладонями горячие щеки, вздрогнула от стыда и вернулась в дом.

Михаил Антонович, слава богу, спал спокойным сном. Нюрка взяла свою сумку и пошла навсегда из этого дома, веря, что Михаил Антонович поправится теперь и без нее. Она ушла тихо, и он не проснулся.

Она не села на автобус, а пошла пешком через весь город, мимо заводской стены, вдоль новых жилых домов и зеленых скверов. Люди уже торопились на работу, и солнце, поднимаясь все выше, приветствовало их. Городские воробьи свистели крыльями, искали утреннюю пищу для себя и своих птенцов.

Нюрка пришла на вокзал и стала ждать поезд, который увез бы ее обратно домой, потому что ехать на юг ей уже было некогда. Так и не увидела она моря и черепаховой солнечной родины, где растут виноград, апельсины и высокие пальмы, где поют южные птицы и бегают разные невиданные звери.

Нюрка дождалась поезда и помчалась в обратный путь. Она старалась не вспоминать, что произошло с нею в городе Косино в случайном казенном доме заводского поселка, но не могла не вспоминать и краснела и прижимала ладони к горячим щекам.

Через сутки, измученная стыдливыми мыслями, Нюрка прибыла наконец в свою родную Кодокшу.

Было раннее утро, город еще спал, но возле Нюркиного дома сидел хорошо и нарядно одетый Степан и смотрел на пустую утреннюю улицу, будто знал о ее приезде и ждал с нетерпением и сердечной болью.

— Вот и я, — весело сказала Нюрка, — спасибо тебе, Степа. Как ты догадался, что я сегодня приеду?

— Это не трудно, если любишь, — ответил он.

— Я очень устала, Степа, — сказала она, — ты иди, а я отдохну, я устала в дороге.

Она поела, легла спать и проснулась через несколько часов с ощущением, будто все свое путешествие только что увидела во сне.

— Нет, — испуганно прошептала она, — это не сон. Это правда. Ах, господи, что он подумал обо мне, когда проснулся?..

Когда он проснулся, он ничего не подумал о ней. Он ощутил свое здоровье и долго лежал, не открывая глаз. Но потом словно бы очнулся, почувствовав пустоту и сиротство комнаты, и вспомнил, что произошло ночью — не во сне, не в бреду, а наяву, — и стыдливо замер, только сейчас поняв самоотверженность и доброту этой незнакомой ему девочки.

Он позвал ее.

Но она не ответила.

Ее не было в доме. Еще чувствовалось недавнее ее присутствие, но самой ее не было — она исчезла навсегда. Человек не должен показываться перед другим в слабом состоянии, о твоих недугах и неприятностях должен знать ты один, у людей и без тебя хватает забот и своих интимных сложностей. Эта девушка застала его в слабый час, увидела его с тайной, жалкой стороны. Михаилу Антоновичу было неловко.