Николай Евдокимов - У памяти свои законы

...В жизни так уж устроено, что время счастья летит стремительно. Не успел Матвей оглянуться — кончился его отпуск, пришла пора снова отправляться на войну. На машинно-тракторной станции он навел порядок, трактор отремонтировал хорошо. И пальцы на руке почти вылечил — хотя они еще не разработались, все же смогли бы, наверно, управиться с винтовкой. Так что к отбытию на фронт не было никакой преграды, если бы не печальная мысль о том, как он оставит молодую жену.

Однажды ночью ему приснился страшный сон: будто бежит он по военному полю, один в вечерней мгле, бежит к притихшим вражеским окопам, знает почему-то, что его убьют, но бежит в полный рост, не пригибаясь. Долго бежит, раскрывая рот в беззвучном крике, и наконец падает, сраженный пулей врага.

Матвей проснулся в холодном поту и долго не мог прийти в себя: приснилось это ему или случилось наяву? Случилось? Или случится? Бывают же сны-вещуны?

Чепуха, не верит он никаким снам! И все же Матвей уже не мог заснуть. Он оделся. Алена шевельнулась, спросила не просыпаясь: «Ты куда?» Он ответил: «Никуда, спи», — и вышел во двор.

Стоял, курил, смотрел в звездное небо, вспоминал страшный сон, и хотя понимал, что никакие сны, никакие предсказания не угадают будущего, все же думал о том, что, однажды избежав смерти, он едва ли окажется так удачлив и во второй раз.

Морозная холодная сырость ползла с полей, белые звезды мерцали в небе, на краю деревни кто-то тихим, усталым голосом звал Коленьку. Печальный этот зов невозможно было слушать без внутренней дрожи: это тетка Ульяна звала сына. Она каждую ночь ищет его — заплутал где-то и не идет домой, а долго ли и беде случиться: мальчонке всего семь годков. Она ищет Коленьку и не помнит, что Коленька ее, сержант, стрелок-радист, погиб на третий день войны.

— Коля, Колька! — кричит она печальным, безнадежным голосом.

Матвей докурил папироску и пошел на ее зов.

Она брела по тропке по-над заснеженной речкой, увидела Матвея, испугалась:

— Ой, кто это? Не пугай, кто ты?

— Это я, теть Ульяна. Матвей.

— А, ну ладно... тебя не боюсь... Кольку видел?

Он не ответил,

— Идем домой, теть Ульяна, — обняв ее, ласково сказал он.

От волос ее, выбившихся из-под платка, пахло родным, знакомым запахом. Так пахло от его, Матвея, матери, и вся она была хрупкая, маленькая, как его мать. Они и судьбой были схожи — мать и Ульяна, обе остались вдовами, потеряв мужей на той, на гражданской, войне, обе растили, воспитывали сыновей, забыв о себе, о своих радостях, — и вот одна уже лежит в мерзлой земле, так и не дождавшись от сына подлинной ласки и неторопких, внимательных слов, а другая ходит по ночному пространству, кличет в пустоте погибшего Коленьку.

— Пойдем, теть Ульяна, — повторил он.

— Ладно уж, — покорно согласилась она, но, пройдя несколько шагов, воскликнула с мольбой: — Нет, в избе мне страшно, к Коле пойдем, а?

— Далеко, — сказал он.

— Ну, пойдем, пожалуйста. Ты дорогу знаешь. Знаешь ведь?

— Коля далеко, теть Ульяна, — сказал Матвей. — Ты забыла... на фронте он...

— Все я помню. Глупый ты, Матвей. Я все помню. Коля! — крикнула она, послушала, как безответно повторяет эхо ее крик. — Устала я кричать. Ну, ладно, ну, пойдем домой...

Возле своей избы спросила не больным, а ясным, разумным голосом:

— Ты на войну скоро идешь?

— Скоро.

— Береги себя... Помнишь, как я вас с Колькой розгами секла? Или забыл?

— Забыл. — Он удивился, он вправду не помнил этого и засмеялся. — А за что, теть Ульяна?

Она тоже засмеялась.

— Ай, да ни за что — в колхозном саду яблоки наворовали. Не помнишь?

Нет, он не помнил.

— А я помню. Я все помню, мне бы забыть, а я помню. Голова от памяти болит... Зачем я детей била, скажи, а?

Она махнула рукой, ушла в избу.

Когда Матвей вернулся к себе, Алена по-прежнему спала, подложив под щеку ладонь. Она тихо спала, беззвучно, как дитя, и пахло от нее, как от ребенка, чем-то теплым, нелепым, молочным. Чистотой и свежестью от нее пахло.

Он присел на корточки и долго смотрел в дорогое лицо, любуясь ее молодой красотой. Вдруг в какое-то мгновение он понял, что она уже не спит, что уже просто лежит с закрытыми глазами, ощущая его взгляд. Он легко, одним дыханием поцеловал ее в губы.

— Мотя, — сказала она шепотом, — у нас ребеночек будет.

Он уткнулся носом в ее теплую шею.

— Что? Иль аист прилетал?

Она засмеялась тихим смехом:

— Нет, в огороде заяц под капустным листом оставил, снег растает — найду. Мальчик будет.

— А мне девочку хочется... Девочка, она нежней, душевней, а то парень засунет руки в карманы и начнет свистеть сквозь зубы.

— Господи, — она даже села на кровати от удивления. — Чего это он свистеть будет? Не будет он свистеть, не разрешу.

— А он не послушается.

— То есть как так не послушается? Что ты, Мотя! Как он может не послушаться родителей.

— А вот так. Девочка послушается, а он нет.

— Не ври. Не знаешь ты девок, у девок в голове хитрости ой сколько.

— И у тебя?

— И у меня, обязательно, а как же. Ой, не могу, — вдруг сказала она. — Не могу я, Мотя, страшно мне. — Она смотрела на него испуганными бледными глазами. — Не пущу я тебя на фронт.

— Как так не пустишь? Пустишь. Я быстренько вернусь. Война скоро кончится.

— Не кончится она никогда. Конца ей не будет.

Он и сам давным-давно не верил, что война скоро кончится, не может она скоро кончиться, если враг прет и прет и оттяпал уже пол-России. Нет, не скоро кончится эта проклятая война, где-нибудь в какой-нибудь деревеньке уже отмерили кусочек земли и для его, Матвеевой, могилки, в которой он будет лежать с другими, еще неизвестными ему сейчас солдатами.

Матвей уткнулся носом в Аленину грудь и засопел, как малое дитя, подумав, что если его и убьют, то это будет не беда, а только полбеды. Главная беда, что Алена останется одна-одинешенька с малым ребенком на руках. Матвея убьют, и он уже ничего не будет чувствовать, а ей предстоит переносить неудобства и горе одинокой бабьей жизни. Может, и замуж выйдет, если найдется подходящий, жалостливый человек, но и это не особая радость: разве кто заменит ребеночку родного отца?

Горько стало Матвею от таких мыслей, а главное, жалко Аленину будущую судьбу. Он засопел возле ее груди, а ей вдруг щекотно стало, и она засмеялась ласковым смехом и погладила его волосы. Она погладила его, и он усовестился своей преждевременной тоски: не убьют его, вернется он с войны живой и невредимый.

А через пять дней пришла повестка, чтобы Матвей явился в райцентр на врачебную комиссию.

Врачебная комиссия помещалась в двухэтажном доме, сохранившемся еще с дореволюционных времен. Когда-то в этом здании жило семейство какого-то графа, а ныне размещался военный госпиталь № 3624 дробь 16. На мраморной лестнице стояла скульптура — безрукая голая женщина с маленькими нерусскими грудями. Матвей стыдливо отвернулся, он не любил такого рода вольностей.