Лариса Исарова - Крепостная идиллия. Любовь Антихриста

Послушав возмущения графа неблагодарностью Миронова, Параша сказала с горькой улыбкой:

— Ты добрый…

Но он не понял ее истинной интонации…

За месяц до родов Аргунов сделал ее портрет.

Маленький овал акварели в бархатной рамке. Прекрасные вьющиеся темные волосы прикрыты почти до бровей чепцом. Лицо осунувшееся, несчастливое. Графиня Шереметева, видно, знала, чувствовала, что обречена, что скоро уйдет из жизни.

Но до чего ясные бесстрашные глаза!

Что больше всего поражает в этом портрете? Ум, ирония, горечь? Нет, скорее — сила. Сила души, чувств, желаний. Такая сила, которая во все века ценилась и которой всегда не хватало…

И вот свершилось! 3 февраля 1803 года Прасковья Ивановна Шереметева, урожденная Ковалевская, принесла графу наследника, богатыря орущего, Бову-королевича.

Граф боялся, что у него остановится сердце, пока шла суета в покоях графини. Он ловил любой звук, самую малость, но Параша, в кровь искусав губы, не кричала. Она боялась, что криком призовет к себе нечистую силу; с терпением же должно было снизойти Божье благословение…

Николай Петрович воспарил духом. Судьба наконец повернула к нему благосклонный лик, казалось, что поправится скоро его соловушка и станет напевать сыну над колыбелью… Когда первое возбуждение от радостного известия улеглось, он со смехом вспомнил многочисленных родственников, нацеленных на его наследство. Их чаяния растаяли, как ночной туман от утреннего солнца. Но, боясь злобы и проклятий для долгожданного сынка, граф стал обдумывать, чем кого наградить, чтобы подсластить горечь сей пилюли…

Он едва не вбежал к своей несравненной графинюшке посоветоваться. В последнее время привык во всем на нее полагаться, даже ее мнения о новых не читанных им книгах пересылал знакомцам, выдавая за свои собственные… Однако доктора, чьи лица не покидало озабоченное выражение, остановили его в дверях. Они опасались родильной горячки, ждали вспышки чахотки.

Параша металась по постели и страстно молила показать сына. Таня Шлыкова принесла спеленутого ребенка, показала ей, не переступая порога опочивальни. Младенец Дмитрий Николаевич морщил красное личико и не открывал глаз под взглядом матери.

Через десять дней Прасковья Ивановна, моля о выздоровлении, пожертвовала церкви драгоценную золотую цепь ценой в двенадцать тысяч. Фамильную цепь, жалованную фельдмаршалу императором Петром Великим. Граф подарил ее Параше, когда она зачала…

Но ничто уже не помогало.

Минут считанных почти уже не осталось.

В послании к императрице Елизавете Александровне от 22 февраля 1803 года, написанном, когда никаких надежд на выздоровление Прасковьи Ивановны уже не лелеяли, граф Шереметев горестно писал: «Доброта Ваша дает мне храбрость признаться в браке 6 ноября 1801 года с Прасковьей Ивановной Ковалевской. Плачевное состояние, в котором я пребываю, не дает мне возможности сообщать обо всем Вам лично. Прошу проявить доброту к той, которую церковь сделала моей законной супругой и которая, подарив мне сына, попала в плачевное положение. Семья моей жены польского происхождения… Образование, которое она получила от моей тетушки княгини Долгорукой в доме отца моего, и ее личные достоинства сделали ее поистине достойной моей привязанности и моей дружбы. Соблаговолите оказать внимание графине Прасковье Ивановне Шереметевой, моей супруге, показав чувства трогательной человечности…»

Он спешил узаконить своего единственного долгожданного наследника.

23 февраля 1803 года Прасковья Ивановна Шереметева угасла, успев еще раз попросить Таню Шлыкову беречь дитя и мужа. Когда дыхание графини прервалось, Таня отрезала прядь ее волос, которую до самой своей смерти носила в заветном кольце, полученном в подарок от Параши…

Морозы стояли страшные. Граф обезумел от горя и утешение находил в диктовке писем. Текст их почти не менялся.

«Вы посочувствуете моей утрате… во имя дружбы… Эта утрата очень чувствительна, так как я теряю в ней нежного друга, верную спутницу, которая всю жизнь посвятила тому, чтобы сделать меня счастливым… Вы прольете немало слез по той, которая не успела дать себя узнать, тем не менее испытала к Вам симпатии после тех доказательств дружбы, которые Вы проявляли… Я истинно все потерял…» И снова, что она была «нежная подруга, редкая супруга, верная спутница», и снова — о слезах, отчаянии и пустоте оставшейся ему жизни.

На письме к сестре он сделал приписку под рукой секретаря: «Пожалей обо мне. Истинно я вне себя. Потеря моя непомерная. Я потерял достойнейшую жену… В покойной графине Прасковье Ивановне имел достойную подругу и товарища. Горестно мне…»

Более сотни извещений, писем, посланий.

В память о жене граф пожертвовал серебряную лампаду в Тихвинский монастырь, к иконе Божьей Матери: «Прими, Всеблагая, Пречистая Госпожа Владычица, Богородица, честный дар сей, тебе Единой, от меня, недостойнейшего раба твоего, принесенный по кончине супруги своея графини Прасковьи Ивановны и по рождению сына своего графа Дмитрия Николаевича в 1803 году…»

За гробом великой певицы шли только дворовые и архитектор Кваренги. Графа на похоронах не было, накануне он почувствовал себя плохо и лишился сознания. Был момент, врачи боялись и за его жизнь. Первое, что сделал, придя в себя, он подписал вольные тем, кого Параша любила.

На могиле Параши в церкви святого Лазаря написали: «Здесь предано земле тело графини Прасковьи Ивановны Шереметевой, рожденной от фамилии польских шляхтичей Ковалевских. Родилась 1768 года июня 20-го, в супружество вступила в 1801 ноября 6-го в Москве, скончалась в Петербурге 1803 года февраля 23 в 3 часу полудня».

Ниже шли стихи:

Обручальное кольцо Параши граф повесил на цепочку вместе со своим нательным крестом и велел с ним себя похоронить. Волосы ее были заключены в серебряный ковчежец, который граф всегда держал при себе.

Последний портрет Параши, писанный Аргуновым, он подарил верной ее горничной Степаниде. Много лет спустя, на излете жизни, она отдала этот портрет внуку Прасковьи Ивановны — Сергею Шереметеву.

Император принял благосклонно покаянные письма Шереметева. Права наследника были высочайше утверждены. Николай Петрович, панически боясь за ребенка, приказал на его половину никого не пускать. При ребенке жил подлекарь, который не смел спать, когда младенец засыпал. Граф повелел охранять Дмитрия своему старому камердинеру Николаю Никитичу Бему. Старик отвечал за внутренний порядок комнат. Входить разрешалось только по билету от самого графа. Двери были под замком, и дважды в день барин получал полные доклады обо всем, что происходило в комнатах наследника.