Лариса Исарова - Крепостная идиллия. Любовь Антихриста

Параша видела, что граф мечется и ничто его не радует. Ему хотелось размаха, поступков удивительных, он все чаще перечитывал записки о деяниях своего деда Шереметева, петровского фельдмаршала… В прежние годы Параша удивлялась его равнодушию к воинской славе. В ту пору, когда все образованные обыватели зачитывались «Ведомостями», повествующими о победах русского оружия в войнах с турками и шведами, граф думал лишь о своих желаниях, страстях, развлечениях. Только взятие Измаила нарушило его невозмутимость, он подготовил парадный спектакль, где она играла турецкую пленницу Зельмиру, но всерьез государственные дела его не трогали. Он равнодушно, не в пример многим, отнесся к невероятному приказу самодержца выбросить труп светлейшего князя Потемкина из склепа. Теперь же граф Шереметев все больше думал о судьбе страны и о том, что сам мог бы сделать для нее.

В это смутное, нервное для Шереметева время Параша предложила построить странноприимный дом в Москве — «каменную гошпиталь». Неожиданно граф увлекся этой идеей до отчаянности. В Москве при церкви Пресвятой Ксении находились на призрении сорок восемь «богадельных графского сиятельства престарелых служителей дворовых людей» обоего пола. А рядом был расположен «черкасский огород», огромный участок, полученный его отцом в приданое за княжной Варварой Черкасской. При Петре Борисовиче Шереметеве на «черкасском огороде» находились двор, огород и сад графа, казенные покои с жилыми и нежилыми строениями, а также дома и сады дворовых людей. Николай Петрович повелел строить «каменную гошпиталь» именно здесь.

Хлопот было много. Требовалось добыть разрешение перенести церковь, найти достойного архитектора, рассчитать расходы. Целыми днями теперь они читали книги, где описывались благотворительные действа в разных странах. Она, блестя глазами, помолодевшая, сияющая, находила в альбомах графа рисунки таких зданий, какой ей мнилась гошпиталь, и отказывалась от лишних трат на себя, только бы побольше средств шло на строительство.

Каждый проект, рисунок, идею граф обсуждал с ней, благодарный, что теперь имеет цель в жизни, мечтая своим странноприимным домом, больницей с богадельней оставить след в памяти и делах людских.

Они редко спорили. Параша убеждала графа, что все придумано, предложено, высказано им, а она лишь помощница и ученица, которая умело читает его думы. В эти минуты рядом с ней он отдыхал душой.

Только дочь его раздражала постоянно. Девочка была неуклюжа и некрасива, не похожая на него самого в молодости. Даже голос ее, низкий, глубокий, оставлял его равнодушным. Она напоминала ему сурка — близко посаженными глазами, вытянутым личиком; впрочем, он ценил ее понятливость — она исчезала без напоминания, стоило ему возникнуть на пороге.

Больше всего девочка любила птиц и животных. К ней ластились самые злобные псы, ей покорялись самые гордые лошади, а уж обезьянки и попугайчики в ней души не чаяли. Так заигрывались, резвились, что заставляли Парашу смеяться до изнеможения. Все эти добродетели граф не ценил и опускал глаза, когда Параша рассказывала ему смешные истории о зверюшках и девочке. Параша поняла, что он ревнует ее, не желает делить даже с родной дочерью.

Она втайне понимала его. Бог дал ему небольшое сердце. Он не мог вместить в него много людей, он прилеплялся к кому-нибудь одному, а для других душу держал на замке. Конечно, родись Саша мальчишкой, все было бы по-другому. Граф Николай Петрович отчаянно мечтал о наследнике, он даже молился, создавая «каменную гошпиталь», чтобы небо ниспослало ему продолжателя рода Шереметевых. Об этом говорили с ним и венценосный друг Павел Петрович, и родственники, не любившие Разумовских, ближайших его наследников. Но расстаться с Парашей и жениться ради продолжения рода у него даже в мыслях не было. Хотя по ночам снился ему сын — веселый, здоровый, с которым они то ехали на охоту, то участвовали в придворном маскараде, то играли в четыре руки на клавесине.

Известие о гибели царя от рук заговорщиков подкосило Николая Петровича. Он даже от Параши прятался, сидел в своих апартаментах неприбранный, отказываясь от еды и питья. Он как будто заново переживал и смерть матери, и сестры, и отца. Вместе с Павлом уходил огромный пласт его жизни. Казалось, впереди уже не оставалось ничего светлого и радостного.

И снова помогла Параша. Она приходила, садилась поодаль, смотрела милыми, все понимающими глазами и расспрашивала о прошлом.

О злодейском умысле против государя Николай Петрович проведал заранее. Руководитель заговорщиков граф Пален, пользуясь подозрительностью и недоверчивостью монарха, сумел отдалить от трона всех людей, верных императору. Богопротивные злодеи пролезли к сердцу царя, своекорыстно отринули тех, кто был ему искренне предан. Но у графа Шереметева был на тайной службе придворный лакей. Узнав от него о заговоре, граф сделал попытку предупредить государя, но тот не пожелал его выслушать.

Убийство «прусского королька со смешной косицей», как потихоньку называла Таня Шлыкова усопшего монарха, надолго завесило дом тоской. Графу постоянно мерещился император на последнем ужине. Павел Петрович был возбужден, лихорадочно взволнован, никому не давал вставить слово, произнося путаные речи о Гагариной и своем будущем счастье. Граф тогда не знал, что больше не увидит его — маленького, суетливого, нервного, — но какое-то нехорошее предчувствие сжало ему сердце. В вечер убийства государя он покинул Михайловский дворец рано.

Приближалась коронация императора Александра I. По заведенной традиции новоиспеченный государь немеревался посетить Останкино, и там стали готовиться к празднеству. Параша уговорила графа устроить камерный концерт и долго просила разрешить ей выступить, уверяя, что чувствует себя прекрасно и пение для нее не опасно. В конце концов он согласился…

На этом концерте Параша была неузнаваема. Она похудела и как будто стала выше. Она отказалась надеть драгоценности, была в простом белом платье, и сейчас не только граф Шереметев, но и придворные видели, как царственно хороша эта женщина.

Голос ее стал еще чище, еще мягче, теперь в нем звучало что-то неземное, и сердце Николая Петровича глухо билось в тревоге и смятении. Ему казалось, что она бледнеет, тает на сцене, и он с трудом сдерживал себя, чтобы не броситься к ней…

А она пела:

Сладкий голос завораживал. Государь Александр I многократно промокал глаза платочком и все прямее держал стан, чтобы не показать истинного волнения.

А потом за клавесин сел Дегтярев, и зазвучала музыка Перголезе: Параша запела «Stabat Mater», одну из самых трагичных и волнующих вещей этого композитора, в которой душа точно расстается с телом, с землей, со всеми радостями и грехами и отлетает в голубые небеса, свободная и вольная.