Лариса Исарова - Крепостная идиллия. Любовь Антихриста

По ночам Екатерину охватывало удушье. Она тяжело переносила последнюю беременность. А надо было всюду ездить с царем, даже на лодке в шторм, встречать послов, устраивать ассамблеи, удерживать Петра от загулов.

Коронационные празднества ее утомляли, хотя она с интересом изучала вместе с Петром описание празднований при иностранных дворах, обсуждала свои туалеты, вышивала ему кафтан. Накануне едва ли не впервые она раскапризничалась. Потребовала, чтобы ее каретой правил старый кучер Терентьич. По ритуалу не полагалось, но она заявила, что скорее откажется от коронации, чем от своей прихоти, и Петр махнул рукой и дал мужику полковника, чтобы чин его соответствовал значению торжества…

В ее поведении многое могло вызвать гнев императора. И доверительный контакт с его личным секретарем Макаровым, который отдавал Екатерине заметное предпочтение перед всеми друзьями царя, не таил от нее ничего, помогал в ее делах. И слишком частое ее заступничество за Меншикова. И подарки, что текли к ней через руки Монса от дипломатов, купцов и сенаторов…

Она знала, что какие-то злодеи готовят на нее донос, но во время коронации и вида не подала. Выдержала и празднество с фейерверками, и сидения за столом, и многочасовые танцы… Однако напряжение все-таки сказалось, и ночью она скинула в болях и муках. Не суждено ей было подарить наследника мрачному императору.

Она болела долго, постепенно понимая, что жизнь ее начинает таять, как масло в лампаде, что неуверенные движения правой руки, замедленность речи, странные провалы в памяти — все это останется с ней пожизненно. Она пыталась переговорить с Ягужинским, перехватить бумаги доноса, но генерал-прокурор вел себя странно, исчезал, как бес, при ее появлении, не смотрел в глаза во время торжественных выходов; от него исходил леденящий холод, точно от привидения.

Суд над Монсом был скорым, как и над его сестрой Матреной Балк, шутом Балакиревым, пажом Соловово и еще несколькими преданными ей людьми. После одного-единственного разговора наедине с царем Монса приговорили к смерти «за взяточничество», а его сестру высекли плетьми и отправили в ссылку. До последней минуты перед арестом камергера никто ничего не подозревал: император проявил нечеловеческую выдержку.

Вскоре он наложил аресты на конторы, ведавшие личными средствами Екатерины. Все документы опечатали. Она не могла заплатить долг даже денщику Петра и одалживалась у придворных дам, заставляя себя не видеть их подленькие лисьи усмешки. Новым указом император повелел не принимать ее приказаний. И все это — без обычного крика, бешеных жестов, бушующей лавины ярости.

Екатерина все-таки попыталась просить за Монса. Она посмела незваной войти в кабинет мужа и, глядя в подергивающееся лицо, стала доказывать, что оговор ложный. Но когда она захотела взять Петра за руку, тот отдернул ладонь, точно к нему прикоснулась змея. Потом схватил свое завещание и бросил в камин, собрал руку в кулак и что было сил ударил по венецианскому зеркалу. Кровавая пелена плыла перед его глазами, и он делал великие усилия, чтобы не коснуться жены, чтобы не ударить, не затоптать ее ногами. А она бестрепетно улыбалась, бледная, застывшая, точно мраморная, и не отпускала острым взглядом его мечущихся глаз.

— И чего вы достигли? На одно прекрасное зеркало стало меньше во дворце, а разве это принесло вам облегчение?! — сказала она холодно.

И он отвернулся, против воли уважая ее мужество, в котором ему чудилось что-то бесовское. Она не умоляла, не валялась в ногах, не опускала голову, точно приговоренная. Только незабвенный Лефорт мог вести себя так…

Екатерине донесли, что сначала Петр хотел ее казнить на площади, потом — заточить в монастыре. К ней все время прибегали служанки с новостями, они якобы подслушали разговор царя с Толстым и Остерманом, которые отговорили его от казни.

После казни Монса Петр с окаменевшим желтым лицом усадил Екатерину в двуколку, сам сел за кучера. Они подъехали к эшафоту так близко, что ее платье коснулось обезглавленного трупа Монса.

Еще недавно красивый, здоровый, цветущий молодой человек, чьи взгляды так волновали ее, напоминал куклу без головы, плохо сделанную восковую персону…

Екатерина решила не радовать мужа проявлением слабости. И когда он приказал поставить в ее покоях заспиртованную голову Монса, она и тогда сдержалась. Она делалась все тверже, несгибаемей, упрямей — она терпеливо несла свой крест.

С Петром они встречались теперь только на церемониях, ели порознь, он больше ни разу не заглянул в ее опочивальню. Теперь она часами смотрела на любимую французскую шпалеру «Пир у Симона Фарисея». Когда-то Петр получил в подарок от французского короля четыре гобелена на темы Нового Завета. Ей казалось, что Магдалина на этой шпалере похожа на нее. И постоянно звучали в ее ушах слова, которые сказал кающейся женщине Христос, и она повторяла их вместо молитв: «Прощаются грехи многие ея за то, что она возлюбила много, а кому мало прощается, тот мало любит…» Она страстно надеялась, что и ее спасет вера, как Магдалину.

Иногда она вспоминала немецкие стихи Виллима Монса, в которых он воспевал свою повелительницу, — куртуазные, галантные, лишенные и намека на плотские страсти. Ей очень хотелось узнать, читал ли их муж. Как будто эти стихи доказывали ее невиновность…

Она втайне гордилась тем, что ее молодой друг не оказался трусом. Он шел на казнь мужественно, даже улыбался. Помахал рукой принцессам, которые смотрели на него из окна. Анна плакала, хотя с детства мать не видела у нее слезинки.

Екатерине передали, что Монс подарил палачу свой золотой медальон, вынув из него миниатюру с ее портретом. Потом поцеловал портрет и спрятал на сердце. И попросил срубить голову с одного удара. Она так и не смогла дознаться, к кому же потом попал ее портрет.

Вечером после его казни у дочерей был урок танцев. Она пришла с оцепеневшей улыбкой, и даже танцевала, видя перед собой бескрайнюю белую пустыню. Но никакие румяна не могли скрыть ее землистой бледности, и время от времени она коротко вздыхала, пытаясь поймать глоток чистого воздуха.

Петр вдруг заторопился с обручением Анны с герцогом Голштинским, начал переговоры с французским двором о замужестве Елизаветы. Екатерины при этом он словно не замечал и ни в чем с ней не советовался. Все вечера он проводил у Марии Кантемир, и фрейлины громко шептались, что, как только дочери выйдут замуж, император разведется с неверной женой и у них будет новая повелительница, из королевского рода, молодая и образованная…

Отношение людей ее не оскорбляло, а безмерно удивляло. Она раньше думала, что ее любят хотя бы те придворные, за которых она так заступалась, любят не жену императора, а ее саму — Екатерину, никому не делавшую зла. Веселую, щедрую, приятную мужчинам, милостивую к женским слабостям. А оказалось, что верных друзей и подруг у нее нет. Никого.