Лариса Исарова - Крепостная идиллия. Любовь Антихриста

Ей иногда казалось, что прежде она не знала этого несчастного человека. Она преследовала докторов настойчивыми вопросами, почему его нельзя освободить от мук, облегчить страдания? Они что-то бормотали в ответ и сообщали о методах, кои собираются применить, но на их лицах явственно читалось бессилие перед болезнью и боязнь, как бы худая молва не обвинила их в смерти императора…

Грузная, задыхающаяся, она изредка выходила в другие покои и, покачиваясь, шла от стены к стене. Взгляд натыкался на большое венецианское зеркало, парное тому, что Петр разбил два месяца назад. Она смотрелась в него и не узнавала себя. Эти дряблые, обвисшие щеки, эти тусклые, пустые глаза были не ее — чужие. Ее охватывал ужас при виде этой жалкой, выгоревшей дотла, никому не нужной женщины… Потом она возвращалась к Петру, подходила к ложу, и у нее появлялось желание завыть — истошно, громко, пронзительно.

Здравомыслие, впрочем, не оставляло ее. Чувство самосохранения заставляло зорко следить за всеми, кто входил к императору. Завещание, что Петр написал до коронации, на ее глазах было брошено в огонь. Кто станет у кормила государства, если Петр умрет? Кому достанется власть? А кому достанется — тот и будет решать ее судьбу. И она поняла, что ее единственное спасение — самой стать у власти. Или может быть, отдать власть Анне Петровне или Петру II.

Дочь выросла непокорной, мрачной, упрямой. И отчаянно-вспыльчивой, как отец. Один раз она чуть не заколола молодого Апраксина шпагой, когда он осмелился коснуться ее стана… Не желала Анна выходить замуж за герцога Голштинского, в ногах валялась у Петра, потом искала заступничества у матери. Но Екатерина отказалась слушать ее… Анна заявила тогда, что мать переступает через ее жизнь, убирает ее, как помеху на пути к престолу. И губы сжала жестко, в щель, как это непроизвольно делала сама Екатерина, когда собирала волю в кулак.

Екатерина не оскорбилась, она вдруг поняла, что и вправду не любит Анну. После казни Монса дочь перестала с ней разговаривать, во время обязательных приемов не становилась рядом и избегала смотреть в глаза. Похоже, она презирала мать со всей беспощадностью молодости…

Да и царевич Петр Алексеевич смотрел волчонком, хотя Екатерина была с ним ласкова. Она жалела его мать, знала, как измывался над ней Алексей, как бил ее смертным боем, когда она была в тягостях. Но мальчика окружали зловредные советчики, с малых лет вливавшие в его уши яд всякого вранья, — ох, как они проклинали Екатерину. Да и жива была его родная бабка Евдокия Лопухина, заточенная в монастыре. После казни Монса Екатерина все чаще думала о несчастной Евдокии и ее любовнике Глебове, убитом по приказу Петра.

Екатерина ждала, что Петр прикажет вынуть написанное им втайне новое завещание, но император точно не слышал осторожных вопросов сановников и закрывал выпуклые багровые глаза, когда к нему почтительно наклонялся Толстой, когда перед ним полчаса стоял на коленях Бутурлин.

В последнюю ночь его жизни она ушла к себе странно успокоенная. Петр уже ничего не мог ни сказать, ни сделать. Только начертал: «Оставить все…» — а после рука ослабла; так и осталось неизвестным, кого он хотел назвать наследником. Он даже не смог покаяться, хотя жадно, с детской верой в застывших глазах смотрел на архиепископа Новгородского, своего духовника, точно надеясь на Божье милосердие, вымаливая искупление и понимание…

Соборовали его после глухой исповеди…

После соборования Екатерина встретилась с самыми верными и хитрыми слугами умирающего императора, те спасали не ее — прежде всего себя самих; потому все было обговорено легко, без проволочек — их интересы совпадали. Затем она вернулась к мужу и много часов просидела подле огромного распростертого на ложе тела…

Император уже никого не узнавал. Она взяла его горячую руку, и вдруг ей почудилось, что кровь быстрее побежала по его жилам… А потом она почувствовала, как он отходит, как холодеют его пальцы, и поняла, что жизнь его закончилась…

28 января 1725 года Екатерину объявили императрицей.

Пока старая знать решала, кому быть на престоле, на площади перед дворцом выстроились два гвардейских полка. Под барабанный бой в Зимний дворец вошли их командиры — Меншиков и Бутурлин.

Репнин, президент военной коллегии, попробовал возмутиться, но Бутурлин заявил, что такова воля императрицы. Апраксин предложил принести присягу Екатерине. Последний ропот был подавлен Меншиковым, который ввел в зал вооруженных офицеров.

Екатерина I выступила с манифестом: «Я посвящу дни мои трудным заботам о государстве… Если великий князь Петр Алексеевич будет пользоваться моими советами, то, может быть, буду иметь в моем печальном вдовстве то утешение, что приготовлю вам императора, достойного по крови и имени того, которого вы только что лишились…»

31 января был издан манифест о присяге новой правительнице.

Сорок дней, с 13 февраля по 8 марта, в дворцовой зале прощались с императором. Сорок дней оплакивала Петра Екатерина, она почти не отходила от тела, в котором уже не было его души. Сорок дней дежурили при гробе сенаторы и генералы. Потом Петра перенесли вместе с умершей маленькой дочерью Натальей в деревянную церковь Петропавловского собора. Феофан Прокопович произнес пламенную речь:

«Какову он Россию сделал, такой и будет. Сделал врагам страшною — страшной и будет. Сделал на весь мир славною — славной и будет. Быти не перестанет…»

Первым приказом императрица вернула всех сосланных по делу Монса, а потом и сторонников первой жены Петра — Евдокии Лопухиной. Было выдано жалованье армии и присвоены новые чины офицерам. Должникам простили долги…

При том в манифесте было заявлено: «Мы желаем все дела, зачатые трудами императора, с Божьей помощью завершить…» Однако уже 16 февраля посол Ле Форт писал, что «трон колеблется». Он же отметил раздражение многих наглостью голштинцев, которые хвастались, что именно они посадили царицу на престол; дошло до того, что во время похорон они оттолкнули подальше от гроба великого князя Петра Алексеевича.

Что же Екатерина I сделала самолично после смерти императора, не по указке Меншикова и его недолговечных союзников?

Заказала портрет Петра скульптору Растрелли. Он снял маску с лица умершего, измерил в точности длину и толщину всех частей тела. А позже изготовил фигуру императора в натуральную величину, сидящего на троне в подлинной одежде.

Велела Ивану Никитину написать портрет Петра на смертном одре. Император лежит, полускрытый желтоватой драпировкой и горностаевой мантией. Брови сдвинуты, губы сжаты, лицо, еще не застывшее в мертвом бесстрастии, напряженное, измученное, отечное.