Лариса Исарова - Крепостная идиллия. Любовь Антихриста

Екатерина стояла, поглядывая холодно, отрешенно на красавца Левенвольде, холеного, нарядного, в длинном завитом парике. На секунду он показался ей похожим на пастушка с вазы, присланной французским королем. В молодости такие холеные красавцы не обращали внимания на хорошенькую, но бедную воспитанницу пастора Глюка, а теперь не сводили преданного, обожающего взора с отяжелевшего, отечного, малоподвижного лица первой русской императрицы.

Она стояла на богослужении точно на гвоздях, пошатываясь от боли; больше всего ей хотелось побыстрее вернуться к себе и затвориться в опочивальне. Но пришлось ехать во дворец к Меншикову, улыбаться придворным, собственноручно надеть красную ленту ордена Святого Александра Невского коленопреклоненному послу Ле Форту.

Этого посла императрица втайне опасалась — казалось, что он видит ее насквозь. Она старалась выглядеть перед ним умнее и интереснее, поэтому бормотала глупости, от которых раздражалась вдвойне, злилась и на него, и на себя. Ле Форт редко улыбался, не посещал пирушек Меншикова, не пытался, в отличие от других послов, с ней беседовать конфиденциально. Он как будто рассматривал всех сквозь увеличительное стекло и говорил при этом, внезапно обрывая фразы…

Екатерина мрачно смотрела на золотой крест ордена, на золотых двуглавых орлов под императорской короной, на Александра Невского в красной с синим одежде на белом коне и думала, что нарушила волю мужа, который мечтал этим орденом награждать лишь военных за подвиги на поле брани. На свадьбе дочери императрица щедро раздавала этот орден с алмазной звездой прибывающим гостям. Гостям, ничего не сделавшим полезного для Отечества.

Позднее из окон дворца Меншикова она наблюдала фейерверк над Невой — разноцветный, долгий, но разве мог он сравниться с теми, что собственноручно устраивал император!

Петр часто делал огненные потехи, но лучше всего был фейерверк, который он устроил по случаю ее коронации. В небе отпечатались лента и девиз ордена Святой Екатерины — ее ордена. А потом жертвенник из бриллиантовых огней с двумя пылающими рубиновыми сердцами. На одном из них изумрудным цветом было выведено латинское «Р», на другом — «С». Сердца сливались в одно, и появлялась надпись: «Из двух едино сочиняю…»

Воспоминания о муже терзали ее душу постоянно; она пыталась уйти от них, устраивала пиры, чтобы с помощью вина ощутить спасительное головокружение, чтобы не презирать себя за поддакивание Меншикову, за очередного фаворита в постели…

Екатерина не обольщалась любовниками, знала их продажность, не стыдилась своего постаревшего тела, ведь платила она за их ласки очень дорого. Но радости от любовных игр не испытывала, только забвение.

Последнее время в покои императрицы зачастил молодой граф Сапега. Граф был по-настоящему образован, объездил много стран, любил многих дам. Он был легкомыслен, дамы пленялись не только его внешностью, но и славой дуэлянта. Иногда Сапега напоминал Екатерине мужа: он был высок, как покойный император, и силен — однажды, оскорбившись на Левенвольде, схватил красавчика и выбросил в окно со второго этажа, а потом отер руки платочком, пахнущим пряно и заманчиво. Как бы то ни было, она оставалась к графу холодна.

Сначала в Сапеге взыграло самолюбие сердцееда, а потом он влюбился по-настоящему: переживал ее нездоровье, уговаривал не пить вина, придумывал для нее увеселения. Графа точно магнитом тянуло к Екатерине, которая была старше его на пятнадцать лет. Сапега безумно ревновал ее; его синие глаза темнели от еле сдерживаемого гнева, когда она выслушивала наглые шутки Дивьера, когда лениво внимала воркованию Левенвольде. Черные, почти сросшиеся брови Сапеги сводило судорогой, он встряхивал длинными светлыми волосами, похожими на напудренный парик, и кусал губы под черными усиками.

Чем же Екатерина приворожила его? Императрица к моменту их знакомства была толста, неповоротлива и страдала одышкой, к тому же она страшно пила. У Сапеги была молодая жена — урожденная Скавронская, горячая, вспыльчивая, капризная, отважная, и вроде бы он любил ее. Но стоило графу увидеть императрицу, как он терял самообладание.

А та была внимательна к графу, и не более того. Екатерина вежливо слушала его, но ее интерес сохранялся недолго — вскоре она прикрывала глаза и уплывала, уходила в свои мысли…

Все чаще думала Екатерина, что жизнь подходит к концу. Дни осыпались, как золотисто-багряные шуршащие листья, легко, невесомо и спокойно. Ее радовало, что после них с Петром останутся волшебные фонтаны, и каскады, и Самсон, побеждающий льва, и вечно будут катиться упругие волны залива к петергофским берегам.

Она не цеплялась за жизнь, не страдала подозрительностью, хотя Данилыч пытался вызвать ее гнев и мстительность рассказами о неких злоумышленниках, которые якобы хотели злокозненно умертвить матушку-царицу. Она отмахивалась, вспоминая, как метался, мучился, страдал Петр, постоянно боясь измены, предательства, ударов из-за угла…

Она не хотела крови, жестокостей, казней. И бояться, каждую секунду ждать измены она тоже не хотела.

В последние месяцы жизни Екатерину больше всего волновала судьба Елизаветы. Она не могла передать ей престол и мечтала, чтобы дочь оказалась как можно дальше от петербургских интриг. Екатерине хотелось, чтобы она вышла замуж во Францию; там имелась достойная партия — герцог Орлеанский. Екатерина даже дала согласие на переход Елизаветы в католичество, но все ее старания пошли прахом. Шпионы французского двора доносили своим хозяевам об излишествах, болезнях, слабостях русской императрицы. На ее долголетие никто не надеялся, а после ее смерти вполне вероятной казалась смена династии…

Никому не нужна была принцесса Елизавета, осколок уходящего рода Романовых…

В 1727 году императрица приняла участие в водоосвящении. Ее карету сопровождали кавалергарды. Командовал ими Ягужинский. «Шли до самой ердани, где оный корпус впервые вывез того корпуса штандарт…» — позже писал в своих «Записках» В.А.Нащокин.

Екатерина смотрела на лед цвета стали, на перламутровое небо и думала, что видит все это в последний раз. Она чувствовала, что смерть подошла совсем близко; у нее не было ни сил, ни желания убегать от нее… И думала, что, когда умрет, будет смута в государстве, и ее правление покажется раем.

Это и в самом деле был ее последний выход. Вскоре начали опухать ноги, она вовсе перестала ходить, но и лежать тоже не могла — стоило лечь, как сразу переставало хватать воздуха; потому спала полусидя, как когда-то Петр…

Меншиков подкупил всех прислужников и держал ее в настоящем плену. Его желаниям никто не смел перечить. А главным желанием было выдать свою дочь Марию за великого князя Петра Алексеевича, наследника русской короны, и так возвести ее на престол, а самому сделаться государевым тестем.