Лариса Исарова - Крепостная идиллия. Любовь Антихриста

Куда легче было Екатерине с чужими. Больше всего ее тешила княгиня Голицына, любительница выпить, старательно притворявшаяся глупой. Ее лицо, дряблое, с опущенными губами, всегда имело странное выражение, но чем-то она была Екатерине симпатична. Когда Голицына оказалась замешанной в деле царевича Алексея и Петр повелел прилюдно высечь дерзкую батогами, Екатерина вымолила ей прощение. И снова приняла в свои апартаменты, потому что привыкала к людям и скучала, когда они исчезали.

Больше всего она томилась муками безделья, привыкнув с детства что-нибудь делать: шить, готовить, стирать. Поэтому любила бывать с императором в походах, где при необходимости стряпала, стирала, обихаживала мужа, как простая солдатка…

Тайными праздниками стали для нее посещения Монплезира. Как-то решила она съездить туда, посмотреть новую кухню.

Запах сырости шел от только что наклеенных изразцов, воздух был влажным, сгущенным. Сверкала холодом оловянная английская посуда. Ярко блестели разноцветные китайские тарелки на дубовых полках, а в ларе уже были сложены травы, которые она повелела сушить и добавлять в еду: рута, тмин, мелисса. Гирлянды лука и чеснока еще не были повешены по стенам и лежали в плетеных корзинах.

Нестерпимое желание вспомнить былое, показать свою ловкость, умение, расторопность накатило на императрицу. Она приказала оставить ее одну и сбросила платье, чтобы не мешало в работе. Нашла любимую Петром перловку, перебрала полфунта, зажгла плиту. Потом поставила варить крупу, слила первую вскипевшую воду, довела крупу до мягкости. В ступке истолкла полфунта сладкого мягкого миндаля и несколько штук горького, залила водой, вскипятила в кастрюльке, положила туда размягченную перловую кашу, добавила, помешивая, полстакана сахара и щепотку тмина с мелиссой.

Она перебегала от дубового ларя к плите, передвигала тяжелые медные кастрюли и удивлялась, что ее руки ничего не забыли, все делают сами и ей дышится весело и легко, точно сбросила вместе с платьем лет десять. Она глянула в окно и вдруг подумала, что, может быть, ее жизнь оказалась бы счастливее, если бы она была женой солдата, своей ровни. В каждодневной работе, с детьми, огородом, со стираным бельем…

Каша попыхивала, пузырясь, приятный аромат наполнял кухню. Екатерина отвернулась и стала разглядывать изразцы на стене. На белом квадрате — синие крути, а в них — и диковинные цветы, и кораблики, и лодки, и деревья, и замки с мельницами. На всех была обязательно вода, любимая Петром. Море, река, пруд, залив, и рыбаки, матросы, дамы в шляпах — все маленькие, точно кукольные…

Катерина вдруг поняла, что ее жизнь уже отлилась в определенную форму, как расписной тульский пряник. И ей уже ничего не удастся изменить, переделать, исправить…

Она заскучала и вспомнила, что император заседает в Сенате, в Петергоф не собирается, кашу ее не попробует, а о неожиданной блажи жены узнает. И скажет ей потом, что нельзя часто напоминать холопам, откуда она взята и как возвеличена мужем-государем, что вокруг много завистников, что послы с восторгом сообщат о ее поведении иноземным дворам, удивляясь столь странному капризу…

Она облачилась в платье и поехала продолжать нелегкую работу повелительницы…

Екатерина часто ездила на псарни, любовалась щенками, гордилась тем, что собаки ее признавали, охотно ластились и никогда не пытались укусить. В царском зверинце к ней приводили слона, и она кормила его с руки белыми булками, удивлялась, как бережно и ласково он касается ее пальцев. И улыбалась при мысли, что огромный Петр всегда привлекал ее к себе нежно, ни разу не сделал ей больно, даже когда был пьян…

Она наезжала в огороды к разным вельможам, с тайной ревностью сравнивала их со своим. Ей дарили дыни, малину, крупную как крыжовник, лимонные, крошечные огурчики, хрустевшие, точно сахар во рту, салат, огромную редьку.

Она любила слушать игру на хрустальных колокольчиках, эти звуки напоминали ей песенки, что пели дети в Мариенбурге на Рождество. Тоненькие голоса заставляли улыбаться, а лица малышей оставались серьезными — они предавались своему занятию с огромным воодушевлением.

На все праздники императрицу засыпали именными калачами самые разные люди, от знатных персон до простолюдинов. За все она щедро одаривала червонцами, а когда иссякали собственные деньги, брала в долг.

Она так и не научилась принимать от малых и сирых подарки без отдачи. Императора смешило и радовало одновременно, что остается она благодарной даже к последнему его подданному. А ей нравилось делать людей счастливыми… Иногда, правда, и на нее накатывала темная злая сила, и появлялось желание покуражиться, покричать, потоптать безропотных, особливо знатных…

Больше всего — княгиню Голицыну. Случалось, императрица неожиданно ловила острый взгляд этой костлявой женщины без возраста, чьи губы были такими тонкими и так плотно сжаты, что напоминали кошель. Тогда она кидала ей червонцы на пол. Иногда один, в дальний угол, чаще — три. И смотрела, не улыбаясь, тяжелым взглядом, как та ползала по полу. От жадности? Или чтобы угодить? Екатерина каждый раз с трудом себя сдерживала, чтобы не ударить ее по приподнимающемуся заду…

Но особенно ее мучила постоянная толкотня в покоях. Нельзя было никуда пойти или поехать одной, даже затвориться в своей спальне. Одной, без раболепных до тошноты женских голосов.

Крошечная комнатка с маленьким круглым окошком в мансарде пасторского дома в Мариенбурге — говаривали, что здесь когда-то жил ганзейский капитан, он и построил дом, который напоминал корабль, — все чаще возникала в ее памяти, как самое счастливое место на свете. Так и не состоялась простая естественная жизнь. Беззаботность, безделье, каждодневное исполнение любых желаний, мелких и суетных, изменяли ее. Она бездумно плыла по жизни, не оглядываясь, изобретая себе дела, чтобы хоть чем-нибудь заняться, и все дальше отходила от забот и мечтаний мужа…

Понемногу все большее место в ее жизни стал занимать красавчик Монс. Постоянно, неотлучно он был при ней, словно верный паж. Стоило ему где-то задержаться, и она начинала скучать.

Монс толковал ее сны, гадал по руке, составлял гороскопы, утешал и веселил, сочинял мадригалы в ее честь на немецком языке. Он вел счета, писал донесения, следил, чтобы приближенные не обворовывали, чтобы все просители надлежащим образом благодарили императрицу, наблюдал за состоянием ее капиталов в банках Амстердама и Гамбурга и постоянно доказывал ей, как важно иметь обеспечение на черный день. Она очень любила слушать, когда он читал ей романы о хитроумных приключениях великолепных кавалеров, исторические хроники, повествующие неторопливо и обстоятельно о королевских фамилиях, звонкие, точно серебряные кубки, стихи о прекрасных дамах тех рыцарей, что воевали за гроб Господень.