Лариса Исарова - Крепостная идиллия. Любовь Антихриста

На «всепьянейших соборах» Петр награждал отличившихся кубком или стаканом вина. Отказаться было невозможно, и даже царевны приучались таким образом проявлять уважение к соратникам царя.

Много — и не стесняясь этого — стала пить Екатерина после коронации, а смерть Петра словно сорвала все ее моральные запреты.

Екатерина рожала одиннадцать раз. Трижды сыновьям давали имя Петр. Ни один сын не выжил. Два Павла умерли во младенчестве. Скорее всего, это было связано с желанием супругов, чтобы наследники престола носили имена, соответствующие покровителям новой столицы — Петру и Павлу. Дважды называли дочерей Натальями, в честь любимой сестры Петра. Тоже не прижились, как и дочь Екатерина.

Судьбу переломить не удалось. Имена оказались трагически несчастливыми.

В четырнадцать лет умер от оспы Петр II — внук императора, сын царевича Алексея.

Убит был Петр III — внук от старшей дочери Анны.

Задушен был Павел — его правнук…

Впредь царствующая династия Романовых так своих наследников не называла. В XIX век роковые имена не вошли…

Последние годы ее внезапно, точно ознобом, охватывал страх. С такой силой, что кожа покрывалась мурашками, а сердце колотилось, будто она убегала от лиходеев. Страх накатывал без при-чипы, и в ясный день, и тихой ночью. Катерина стала думать, что ей отпущен короткий воробьиный век. Она умела наблюдать и помнила, что на такие ужасы жаловались те, кто потом внезапно умирал, схватившись за сердце. Блюментросту она ничего не рассказывала, потому что не верила в его науку. Ни разу он не помог ей спасти умирающих детей. Да и Петруше она сама помогала больше, чем все доктора на свете.

Влияние ее на императора росло. Только ей удавалось либо останавливать, либо облегчать припадки, которые с каждым годом усиливались, учащались…

Его успокаивал один звук ее голоса. Он преображался, как только императрица входила в его покои, где он метался в подступающей тоске и отчаянии. В такие минуты его точно кто-то преследовал, мучил, ломал, лицо менялось ежесекундно, глаза молили о пощаде. И тут же в них вспыхивал бешеный гнев от беспомощности, стыда, униженности. Дыхание, неровное, короткое, все время менялось, оскаливались зубы — он пытался не сдаваться.

Жалость охватывала императрицу. Она подбегала к нему, ласково обнимала, прижималась мягкой пышной плотью. Ее объятия на секунду усмиряли дрожь этого огромного тела. Катерина шептала ему успокоительные слова, точно ребенку, которого что-то ушибло или обожгло. Она укладывала его голову себе на грудь, гладила мягкие, коротко остриженные волосы, тронутые сединой, проводила мягкими пальцами по вискам, чувствуя, как пульсирует, бьется жилка под ее руками. Потом касалась бровей, ресниц… И к Петру приходил сон, дыхание успокаивалось. В эти минуты она была счастлива, ибо чувствовала свою необходимость мужу, ощущала, что жизнь ее не бесполезна, что она дарит себя человеку, ни на кого не похожему и очень несчастному… Его беспомощность вызывала материнскую заботу, ласку, она точно растворялась в его страданиях.

Так она сидела часами, не шевелясь. Потом Петр просыпался спокойным, отдохнувшим, смешливым, с ясной головой…

Раньше, до Екатерины, в такие минуты о царе заботился Меншиков. Он старался сделать так, чтобы никто не видел припадка. Расстегивал ему одежду, следил, чтобы Петр себя не покалечил, чтобы дыхание было свободным… Это была помощь друга, брата, свидетеля. Но после припадков Петр не успокаивался еще несколько дней, чувствовал слабость, рассеянность, беспомощность. Его точно выбивали на полном скаку из седла… Катерина же возвращала здоровье и радость бытия…

Несколько раз в ее присутствии обрывал приступ Ягужинский. У него был свой метод: он смешил императора. Однажды подогнал к окну стадо быков с челобитной на рогах. Четвероногие жаловались, что конюхи воруют и они голодают. Другой раз Ягужинский посоветовал шуту Балакиреву втолкнуть в покои раздраженного Петра страхолюдную стряпуху и предложить царю: «Дам сто рублей, если приголубишь…»

Смех помогал, отвлекал, снимал нервозность, раздражительность императора. Но не всегда рядом бывал и Ягужинский…

Постепенно что-то менялось в отношении Екатерины к мужу, она чувствовала, как тает, испаряется, исчезает ее любовь к нему. Нынче она замечала и его поредевшие мягкие волосы, и розоватую кожу под ними, и его запах, нездоровый, тягостный, который вызывал у нее тошноту, а ведь раньше, еще недавно, его кожа пахла ветром, степью, табаком, и она радостно раздувала ноздри, прижимаясь, проводя щекой по его плечу или руке. Его шея стала дряблой и жилистой, как гребешок у старого петуха пастора Глюка. А ведь когда они впервые встретились — эта шея была прямой, сильной, стройной и точно колонна поднимала небольшую голову Петра…

Теперь в ней оставалась только жалость матери к больному ребенку, но даже это чувство уничтожалось, когда Екатерина видела его пьяным или издевающимся над людьми. В нем нарастала тупая злоба, холодная подозрительность, вспыхивала ранее скрытая злопамятность.

Правда, Петр старался, чтобы она не знала о страшных пытках ослушников, об избиении недавних друзей, об оскорблении самых преданных. Не хотел ее волновать, да и боялся, что будет она просить помилования виновным, освобождения оговоренных фискалами людей, — ведь он с трудом мог устоять перед ее ласковым голосом, умоляющими глазами, нежным поглаживанием руки. Впрочем, при дворе хватало злоязычных доносителей, и она узнавала обо всем.

Петр считал, что все, что он делает, — он делает во имя государства. Он был убежден, что с ложью надо бороться любыми средствами, не сомневался, что доброта плодит воров. Поэтому его нередко удивляло ее доброе, ровное отношение к людям, ее незлобивость. Как-то он сказал ей, что люди хуже, чем она думает. Екатерина улыбнулась лукаво и ответила ему:

— Государь-батюшка, а ведь мне без злобы и обиды жить полегче, чем тебе. С плохими подданными обходиться труднее.

Он удивленно поднял густые брови, задумался, и глаза его стали ясными, ласковыми, усмешливыми. Может быть, ей и пристало быть доброй, но не ему, взвалившему на плечи все заботы и тяготы российские. Да и не видела она столько изменников, предателей, воров, сколько довелось видеть ему…

Их еще многое сближало, роднило. Иногда они забывали о возрасте, начинали придумывать озорства, веселились, точно в молодости. Она увлекала Петра выдумками, соблазняла маскарадами, придумывала шествия ряженых.

Как и он, она любила музыку, и они вместе слушали лютниста у посланника Марденфельда, концерты валторнистов у первого министра герцога Голштинского Бассевича. Часто герцог повелевал своим музыкантам играть под окнами императорского дворца, и Екатерина собственноручно награждала их червонцами и вином. Нравились ей и двадцать девиц графа Строганова, которые пели под арфу старинные песни поморов, но особенно она гордилась своим оркестром, который играл на всех парадных застольях и разглаживал своей музыкой мрачные морщины на челе императора.