Уильям Берроуз - Голый завтрак [litres]

Браубек пронзительно кричит… Тормоза подземки исторгают озон…

– Отойдите, братва… Отойдите.

– Говорят, его кто-то толкнул.

– Он плелся нетвердым шагом, точно плохо видел.

– Сдается мне, ему дым глаза застилал.

Мэри, Гувернантка-Лесбиянка, упала в пивной, поскользнувшись на окровавленном котексе… С идиотским радостным ржанием ее растаптывает до смерти трехсотфунтовый педрила…

Он поет жутким фальцетом:

Он достает позолоченный деревянный меч и принимается им размахивать. Его корсет со свистом улетает прямо в мишень для дротиков.

Старый матадорский меч гнется, врезавшись в кость, и со свистом отлетает прямо в сердце Эспонтанео, пригвоздив к трибунам его нереализованную доблесть.

«И вот из Пизд-Лиза, штат Техас, приезжает в Нью-Йорк один моднючий педрила, самый щеголеватый из педиков. А содержат его старухи из тех, что помешаны на молодых педиках, беззубые старые хищницы, слишком слабые и медлительные, чтобы гоняться за другой добычей. Дряхлым, изъеденным молью дерьмовым тигрицам только и остается, что охотиться на педиков… Ну а тип этот был себе на уме, к тому же для педрилы довольно мастеровитый, вот он и начинает делать драгоценные украшения и ювелирные гарнитуры. Каждой богатой старой манде в Большом Нью-Йорке хочется, чтобы гарнитур ей смастерил именно он, и он зашибает бабки – «21», «Эль-Марокко», «Сторк», – вот только сексом заниматься некогда, и он все время трясется за свою репутацию… Он начинает играть на скачках, полагая, что в азартных играх есть нечто мужественное, бог знает почему, – по его расчетам, если его увидят на ипподроме, то сразу зауважают. Мало кто из педиков играет на скачках, а те, что играют, проигрывают больше всех прочих, игроки из них паршивые: попав в полосу невезения, они азартно влезают в долги, а когда выигрывают – трусят рисковать… впрочем, такой у них образ жизни… Нынче каждый ребенок знает единственный закон азартной игры: выигрыши и проигрыши идут полосами. Будь азартен, если выигрываешь, и не лезь в игру, если проигрываешь. (Знавал я одного педрилу, так тот запустил руку в кассу и, чтоб не угодить в Синг-Синг, должен был как штык успеть выиграть сразу две тысячи. Не то что наш пидор… Ему и двушник-то за счастье…)

Короче, он проигрывает, проигрывает и снова проигрывает. Как-то раз он уже собирается вставить камень в оправу, но тут происходит то, чего и следовало ожидать. «Конечно, потом я верну его на место». Знаменитые последние слова. Так что той зимой бриллианты, изумруды, жемчуга, рубины и звездчатые сапфиры высшего общества один за другим отправляются под залог и подменяются искусными подделками…

Ну а на премьеру в «Метрополитен» одна старая карга, думая, будто выглядит блистательно, заявляется в бриллиантовой тиаре. Тут подходит к ней другая старая шлюха и говорит:

– Ах, Мигглз, ты так находчива… оставить настоящие дома… Мы и впрямь сошли с ума, нельзя же то и дело испытывать судьбу.

– Ошибаешься, дорогая. Это и есть настоящие.

– Ах, Мигглз, ну что ты, милочка, они поддельные… Можешь спросить у своего ювелира… Да у кого угодно спроси. Ха-а-а-ааа!

И вот наскоро созывается шабаш. (Люси Брэдшинкель, взгляни на свои изумруды.) Все эти старые ведьмы разглядывают свои камушки так, точно обнаружили у себя симптомы проказы.

– Мой рубин цвета цыплячьей крови!

– Мои чегные упалы! – Старая сука так много раз была замужем за всякими узкоглазыми и латиносами, что и сама не может отличить свой акцент от пердежа…

– Мой звездчатый сапфир! – визжит «шикарная бабенка». – Ах, все это так ужасно!

– Да это же все дешевка прямо из «Вулвортса»…

– Остается только одно. Я вызываю полицию, – заявляет прямодушная эмансипированная старушенция; и, тяжело ступая по полу в туфлях на низком каблуке, она идет звонить легавым.

Вот и схлопотал педрила свой двушник. В камере он знакомится с неким котом из породы дешевых шлюх, и вырисовывается любовь или, по крайней мере, факсимиле таковой, к взаимному удовольствию убедительное для обеих сторон. Выпускают их почти одновременно, как по заказу, и они селятся в одной квартирке на Нижнем Ист-Сайде… Они готовят и едят дома, и у каждого из них есть легальная, благопристойная работа. Так Брэд с Джимом впервые узнают, что такое счастье.

Вмешиваются силы тьмы… Люси Брэдшинкель пришла сказать, что все простила. Она верит в Брэда и хочет пристроить его на одну студию. Разумеется, ему придется переехать на Восточные Шестидесятые… «Здесь же невозможно жить, милый. А твой друг…» И верные дружки из банды хотят, чтобы Джим снова начал водить машину. Это ведь шаг наверх, ясно? Предложение от типов, которые вряд ли видели его раньше.

Вернется ли Джим на путь преступления? Поддастся ли Брэд на ласковые уговоры престарелой вампирши, этой ненасытной утробы? Нечего и говорить, что силы тьмы отправлены по определенному маршруту и удаляются, угрожающе ворча и бормоча.

– Хозяину это не понравится.

– Не пойму, зачем я вообще когда-то тратила на тебя время, дешевый вульгарный пидорок.

Мальчики, обнявшись, стоят у окна своего семейного гнездышка и смотрят на Бруклинский мост. Теплый весенний ветерок ерошит черные кудри Джима и тонкие, крашенные хной волосы Брэда.

– Ну, Брэд, что у нас на ужин?

– Иди, подожди в той комнате. – Он игриво выпроваживает Джима из кухни и надевает фартук.

На ужин подана пизда Люси Брэдшинкель с кровью, приготовленная в котексе вместо фольги. Парни с аппетитом едят, глядя друг другу в глаза. По их подбородкам стекает кровь».

Пускай пламенеет над городом голубая заря… На задних дворах нет плодовых деревьев, а зольники выпускают на волю притаившихся в них мертвецов…

«Не покажете дорогу в Типперери, леди?»

За тридевять земель, туда, где растет голубоватый кентуккийский пырей… По костяной муке лужайки к замерзшему пруду, где застывшая золотая рыбка дожидается весеннего Рыбака.

Пронзительно кричащий череп катится вверх по ступенькам черного хода, чтобы откусить хуй у мужа-греховодника, который, не преминув воспользоваться тем, что у жены болят уши, делает то, о чем и говорить-то неловко. Морячок, еще не нюхавший моря, надевает зюйдвестку и до смерти избивает жену под душем…

БЕНВЕЙ: Не принимай этого так близко к сердцу, малыш… Jeder macht eine kleine Dummheit. (От дурацких ошибок никто не застрахован.)

ШЕФЕР: Уверяю вас, не могу отделаться от чувства, что в этом есть нечто… дурное, что ли.

БЕНВЕЙ: Вздор, мой мальчик… Мы же ученые… Чистые ученые. Бескорыстные научные исследования, и да будет проклят тот, кто крикнет: «Стойте, это перебор!» Подобные людишки ничем не лучше тех зануд, что ломают кайф другим.