Уильям Берроуз - Голый завтрак [litres]

ШЕФЕР: Да-да, конечно… и все же… не могу продышаться из-за того зловония…

БЕНВЕЙ (раздраженно): Никто из нас не может… Не припомню ничего даже отдаленно напоминающего ту вонь… Так на чем я остановился? Ах да, каким будет результат назначения кураре плюс железное легкое при остром маниакальном синдроме? Вероятно, объект, не способный снять напряжение в процессе двигательной активности, умрет на месте, как крыса джунглей. А что, интересная причина смерти, да?

Шефер не слушает.

– А знаете, – импульсивно говорит он, – я, пожалуй, вернусь к обыкновенной допотопной хирургии. Человеческое тело вопиюще неэффективно. Почему бы вместо рта и заднего прохода, которые то и дело выходят из строя, не оставить одно многоцелевое отверстие, через которое можно и есть, и очищать организм? Мы могли бы закупорить нос и рот, заблокировать желудок и проделать вентиляционное отверстие, ведущее прямо в легкие, куда оно и должно было вести с самого начала…

БЕНВЕЙ: «Одна универсальная дыра? Я не рассказывал тебе о парне, который научил свою жопу говорить? Вся его брюшная полость ходила ходуном и при этом, ты не поверишь, выпердывала слова. Отродясь ничего подобного не слыхал.

Эта жопная болтовня звучала на какой-то кишечной частоте. Прямо там, внизу – такое чувство, будто ты вот-вот опростаешься. Знаешь, бывает, твоя старая толстая кишка вдруг перестает слушаться, чувствуется, что она к тебе охладела, и ты понимаешь, что остается лишь дать ей волю? Вот и болтовня эта звучала прямо там, внизу – низкий, булькающий, застоявшийся звук, звук, который можно понюхать.

Надо сказать, парень этот выступал в балагане, и сперва все это было похоже на новое слово в творчестве чревовещателя. Очень смешное выступление – поначалу. У него был номер, который он назвал «Дражайшая дыра» – просто умора, уверяю тебя. Я уже почти все забыл, но это было остроумно. К примеру: «Эй, послушай, ты еще там, старушка?»

«Неа! Пришлось пойти облегчиться».

Через некоторое время жопа начала говорить сама по себе. Парень выходил на сцену, ничего не подготовив, а жопа порола отсебятину и неизменно парировала все его шуточки.

Потом в жопе появились какие-то зубоподобные абразивные крючки, загнутые внутрь, и она начала есть. Парень решил было, что тут много забавного, и сделал на этом номер, но жопа принялась насквозь проедать штаны и орать на улице, во весь голос требуя равноправия. Вдобавок она напивалась и закатывала пьяные истерики: никто, мол, ее не любит, а она хочет, чтобы ее целовали, как любой другой рот. В конце концов она принялась болтать непрестанно, день и ночь, за несколько кварталов было слышно, как парень громко велит ей заткнуться, он лупил ее кулаком, вставлял в нее свечи, но ничего не помогало, и однажды жопа сказала ему: «Кончится тем, что заткнешься ты. Не я. Потому что нам ты больше не нужен. Я умею и говорить, и есть, и срать».

Вскоре, просыпаясь по утрам, он начал обнаруживать, что рот его залеплен прозрачным, как хвост головастика, желе. Ученые называют это желе не-ДТ, Недифференцированной Тканью, и оно способно врастать в плоть любого вида на человеческом теле. Парень срывал ее со рта, а обрывки прилипали к рукам, как желе из горящего бензина, и росли там, росли на нем всюду, куда попадал хоть катышек. И вот наконец рот его полностью закупорился и самопроизвольно отнялась почти вся голова – (тебе известно, что в некоторых частях Африки и только среди негров встречается заболевание, при котором самопроизвольно отнимается мизинец ноги?) – правда, кроме глаз. То есть единственное, чего не могла жопа, так это видеть. Она нуждалась в глазах. Однако нервные связи были блокированы, повреждены и атрофированы, поэтому мозг больше не мог отдавать приказания. Он был заперт в черепе, полностью изолирован. Страдание немого, беззащитного мозга еще некоторое время отражалось в глазах, и наконец мозг наверняка умер, потому что глаза погасли, и чувствительности в них осталось не больше, чем в глазках краба на ножках.

Именно секс минует цензора, протискивается между разными бюро, потому что всегда есть пространство между — в популярных песенках и второразрядных фильмах, в которых раскрывается гнилая сущность Америки, бьющая наружу, как из лопнувших фурункулов, струями со сгустками все той же не-ДТ, способными попадать куда угодно и перерастать в некие дегенеративные раковые жизненные формы, порождающие омерзительные случайные образы. Одни формы целиком созданы из пенисообразной ткани, склонной к эрекции, другие – внутренности, едва прикрытые кожей, скопления трех или четырех глаз, скрещение ртов и задних проходов – человеческие органы, бессистемно перемешанные и разбросанные повсюду.

Конечным результатом замены всех клеток образами является рак. Демократия больна раком, а бюро – ее опухоли. В государстве бюро повсюду пускает корни, становится злокачественным, как Бюро по борьбе с наркотиками, и растет, растет, непрерывно воспроизводя все больше особей своего вида, пока не задушит питающий его организм, если не контролировать бюро или не удалить его. Как подлинно паразитические организмы, бюро не могут жить без «хозяина». (С другой стороны, кооператив может существовать без государства. Этим путем и надо следовать: создавать независимые объединения, идущие навстречу потребностям людей, которые участвуют в деятельности объединения. Бюро же, дабы оправдать свое существование, действует на противоположной основе – на основе изобретения потребностей. ) Бюрократия – такое же зло, как рак, поворот вспять от эволюционного пути развития человека с его неограниченными возможностями, различиями и независимыми спонтанными поступками – к полнейшему паразитизму вируса.

(Принято считать, что вирус образуется при вырождении более сложной жизненной формы. Возможно, когда-то он был способен к самостоятельной жизни. Ныне же оказался на пограничной линии между живой и мертвой материей. Свойства живого существа он может проявлять лишь в организме хозяина, используя другую жизнь – отказ от жизни как таковой, деградация до состояния негибкой неорганической машины, мертвой материи.)

Когда рушится структура государства, бюро погибают. Они так же беспомощны и не приспособлены к независимому существованию, как выгнанный солитер или вирус, который убил хозяина.

Однажды в Тимбукту я видел юного араба, который умел жопой играть на флейте, и тамошние педики уверяли меня, что он совершенно неподражаем в постели. Он мог сыграть мелодию во всем диапазоне органа, воздействуя на самые чувствительные эрогенные зоны, у всех, разумеется, разные. У каждого любовника была своя особая, идеальная для него музыкальная тема, доводившая его до оргазма. Когда дело касалось усовершенствования новых гармоний и неповторимых оргазмов, этот малый становился великим артистом: некоторые ноты где-то в неведомом, сочетания мнимых диссонансов, которые внезапно прорывались один сквозь другой и сталкивались в потрясающем, оглушительном и сладостном контрапункте.