Юрий Антропов - Ивановский кряж

Проводив Бориску в армию, мать не на шутку занедюжила. Сначала жаловалась на боль в руке — ну, к этому-то все уже давно привыкли; потом у нее стала неметь поясница, не давала ни согнуться, ни разогнуться; а когда вдобавок ко всему забархлило и сердце, врачи уложили ее в больницу.

Об отъезде Наташки на БАМ нечего было и думать. Все заботы по дому легли на нее. А тут еще дачный участок — через день приходилось ездить за аэропорт, в пойму Каменки, поливать грядки и лунки, которые по весне мать успела наделать. Вечерами же, когда отец возвращался с работы, они наведывались в больничный городок, к матери.

Отец частенько принимался утешать Наташку:

— Не горюй, доча! Вот мамка поднимется — и мы вместе с тобой двинем в Сибирь! Манукян обещает мне отпуск дать летом. Я ж ни разу летним времечком не пользовался. А тут запала мне, доча, в голову думка… Пока все живые-здоровые, думаю, все мои братовья, родные, двоюродные, тетки, племяши, надо повидаться, проведать. А то потом поздно не было бы…

— Летом и ехать нечего на БАМ, — твердила свое Наташка. — Там полный набор будет. Как же, будут меня там ждать!.. Лето — самый сезон. Даже поварихой — и то не примут.

— Примут! А не примут — им же будет хуже. Вернешься домой. Школу закончишь. А там, глядишь, и в институт поступишь…

Наташка фыркнула: хорошенькое дело, так и БАМ без нее построят! Но фыркай не фыркай, а ничего не попишешь. Больную мать не бросишь.

Только в конце августа, когда спала жара, Аня оклемалась мало-мало. Будто подслушав разговоры отца и дочери насчет совместной поездки в Сибирь, она сказала им без всякого предисловия:

— Езжайте на вокзал за билетами. Я тут как-нибудь одна справлюсь. Мне Солдатиха поможет, если что. А то дотянете до белых мух…

Иван Игнатьевич, не ожидавший такой податливости жены, замялся, переглядываясь с Наташкой, и, стесняясь своей ласковости, погладил Аню по плечу.

— Ты, мать, за нас не волнуйся. Себя береги…

А позже, без дочери, Иван Игнатьевич раскрыл жене свой хитрый, как он полагал, план.

— Я потому, Аня, вместе с Наткой решил ехать, что назад ее хочу привезти. Вот увидишь! Пускай она там по лесу пошастает, проветрится хорошенько, на мир посмотрит — вся дурь-то и выйдет из головы. Мошка в тайге злющая, после нее ни на какой БАМ не потянет. Это ей не в палисаднике книжки почитывать… Я, конечно, вообще-то, не против того, чтобы она самостоятельно жить начинала, пусть бы и на БАМе поработала, только ведь ей надо сначала десятилетку закончить. Без школы какой в голове умишко? Сама пока что не знает, чего хочет. Может, через год-то возьмет и поступит на металлургический, как Люська Малюгина. Чем она хуже Люськи?

— Ох, отец… — покачала головой Аня. — Хоть так раскинь, хоть этак. Тоже ведь не женское дело — металлургия эта твоя.

— А чего, чего не женское? — Иван Игнатьевич уже готов был ввязаться в спор, забыв о том, с чего начали разговор. — Ее же никто не пошлет к шахтным печам или к конверторам. В лаборатории работы хватит. По научной части. Нам ведь, плавильщикам, тоже нет никакого интереса весь век с кочергой стоять, — не то правду сказал он, не то момента ради покривил душой. — Технику надо вперед двигать. Изобретать чего-нибудь новенькое. Чтобы после нас шлака не оставалось…

— Ну-у, запе-ел… Старая песня!

Они бы так-то и поругались опять, надулись бы друг на друга, но вовремя явилась Наташка, да не с пустыми руками — ей удалось достать два билета на ближайший поезд.

Не догадываясь о плане отца, Наташка собиралась основательно. Она побросала в чемодан все свои немудреные вещички.

— А как же с пропиской? — вспомнила она в последний момент. — Мне выписаться надо отсюда, чтобы на БАМе прописали.

— Так это не сразу, — сказал Иван Игнатьевич, не моргнув и глазом. — Надо сначала там устроиться. С жилплощадью определиться. А потом я схожу в ЖЭК и выпишу тебя.

— Жилплощадь у них там известная, — проворчала мать. — Палатки.

— Ну, тем лучше! — бодро заступился за Наташку отец. — Может, и прописываться не надо…

Всплакнув перед отъездом, Наташка немало удивилась, что мать вроде и не расстраивается. Даже приревновала ее к Бориске — когда того провожали, так мать почти потеряла сознание.

В вагоне, однако, высохли слезы и у самой Наташки. Забыв про все на свете, она ткнулась к окошку с намерением проторчать у него всю дорогу. Это была ее первая, если не считать пионерских лагерей, дальняя поездка.

Хоть и прожила Наташка на Алтае все свои семнадцать лет, но гор настоящих не видывала сроду. Лысые унылые сопки сгрудились вокруг их города, уместившегося в небольшой долинке, да щетинились там и сям в пойме Каменки изреженные тополевые куртины.

Правда, километрах в семидесяти начались отроги хребта, где природа была уже совсем иная, почти сибирская, но и те доступные места — там построили рудник и фабрику — давно перелицевал человек. Как-то ездили туда всем классом, но только намерзлись в голых верховьях гор, где сквозили по вырубкам ошалелые ветры.

— Вот погоди, доча, приедем к моему братке Устину, — нюхая табак, заговаривал с нею отец, — тогда и увидишь настоящую тайгу. Красота вокруг Кедровки исключительная! Одно слово — Сибирь. Удивляться не приходится. Правда, теперь там ГЭС одну за другой поднимают, заводы строят, фабрики, БАМ повели, техники понагнали, народ валит со всех концов. Поглядишь вон по телевизору, почитаешь газеты…

В маленьком районном городке, где заканчивалась железнодорожная ветка, им предстояло поймать попутную машину, чтобы уехать в Кедровку. То ли не доверяя своей памяти, то ли из желания пообщаться с местными жителями, почти земляками, на которых Иван Игнатьевич смотрел повлажневшими глазами, он долго выспрашивал, как лучше добраться до деревни.

Все разузнав, они сели на городской автобус и доехали сначала до окраинного совхоза «XIII годовщина Октября», откуда начиналась дорога в горы. Примостившись на бревнышке моста через быструю речушку, отец и дочь, не говоря ни слова, долго глядели на близко подступавший лес. Темной густой полосой тянулись ельник и пихтач по всему предгорью, изреживаясь на нет лишь на лобастых склонах под самыми ледниками. Сизые верховые гольцы, царапая макушками облака, уходили в запредельную даль, будто не было им конца и края.

Вскоре подоспела машина. Это была молоковозка, и в кабине уже сидел пассажир, поэтому шофер согласился взять только кого-то одного.

— Езжай ты, папа, — сказала Наташка, — а я попозже, с лесовозами. Лучше тебе первому. Я же никого не знаю в Кедровке.

Поколебавшись для виду, Иван Игнатьевич забрался в кабину. Глаза его выдавали, что сидеть на обочине у него уже не хватает терпения.