Юрий Антропов - Ивановский кряж

— Ленка сейчас уйдет, так будешь знать! Кому интересно смотреть на твою спину?

— А чего моя спина? — сразу переместившись при упоминании Ленки, уже отходя и начиная улыбаться с прежней беззаботностью, хмыкнул Борька. — Спина что надо! Гвардейская, как сказал военком.

— Этому бы гвардейцу да ума побольше, — ласково сказала Аня и, присаживаясь рядом на корточки, провела рукой по колючей, остриженной наголо, Борискиной голове.

— И насчет ума не боись, мамуля! Это вон батя считает…

— Я ничего такого, сынок, не считаю, — помягчевшим голосом проговорил Иван Игнатьевич. — Разве же я тебя хочу обидеть? Что ты! — и сделал движение, будто собирался, в свою очередь, тоже погладить Борьку, но осекся, застеснялся, не донес руку до Борькиной макушки, уронил вниз и поспешно полез в карман за нюхательным табаком, сыпанув на корявую, изъеденную работой ладонь больше обычного.

— Это еще что такое?! — с притворным возмущением ахнула Аня. — Опять за табак принялся?! — с шутливым напором напала она на Ивана Игнатьевича, хорошо понимая сейчас, что только так и надо отвлечь отца и сына от серьезного разговора, к которому оба они еще не готовы. Вот сядут за стол да выпьют как водится, а потом еще будет вся ночь впереди и раннее утро, когда пойдут провожать Бориску на призывной пункт, и за это время они еще успеют излить друг другу душу.

— Да пускай, мам, нюхает! Тебе жалко, что ли? — заступился за отца Борька. — Сегодня я парадом командую! — Он легко засмеялся и снова обнял отца, но теперь уже открыто.

Иван Игнатьевич, счастливо притихнув под рукой сына, забыл про табак, машинально стряхнул его с ладони и тоже с легким сердцем сказал:

— Я же ведь как, Боря… Я же совсем не думаю так, что ты у меня ни на что путное не годный. Что ты! Я наоборот про тебя думаю. Если б не думал, разве бы я разрешил тебе переоборудовать кладовку под мастерскую? Мать вон сколько раз ко мне приставала: чего Бориска там попусту возится со своими радиодеталями? Баловство одно. «Мне кладовка по хозяйству нужна, кастрюли некуда ставить», — передразнил он Аню. — А я каждый раз твердил ей свое: ничего не попусту, ничего не баловство! Не надо мешать парню. Может, у него талант по части радио. А свои кастрюли ставь хоть на голову себе.

Иван Игнатьевич засмеялся, но Аня возмутилась, уже не столь и шутливо:

— Да нужна она мне была, эта кладовка! Мне кухни за глаза хватит. Ты сам же и ворчал, — уличила она мужа, — что тебе починкой заниматься негде, ты ведь для себя мечтал отвоевать эту кладовку, а я тебе не давала! А что касается Бориного таланта по радиочасти, — мать погладила сына по коленке, — то не я ли первая сказала об этом Солдатихе?

Иван Игнатьевич не нашелся что и ответить; он машинально оглянулся назад, на застолье, и Солдатиха, судачившая с соседями, только и слышавшая краем уха, что Аня помянула ее имя, готовно откликнулась взглядом: тут я, тут, говорите, приказывайте, сегодня я вся ваша.

— Тети Зины еще здесь не хватало, — буркнула Натка. — Может, все же к столу пойдем? А то прямо захвалили своего Бореньку… Между прочим, я тоже уезжаю. И еще неизвестно, когда вернусь домой, — в ее голосе засквозила обида.

Борька между тем успел переглянуться не только с Ленкой, но и с Юлькой. «Сидят, куда они денутся, — с неожиданным для себя равнодушием подумал он. — А вот у Натки никого нету, ни одного парня… То есть, вообще-то, нашлись бы, стоит ей только свистнуть, да вбила себе в голову, что никто ей не нужен, кроме Валерки. Свет клином на нем сошелся. Встретить бы мне хоть раз этого типа! Я бы ему живо растолковал, каких девчат любить надо».

— Вообще-то, верно, — Борька поглядел на отца и мать. — Чего вы тут все обо мне да обо мне?.. Давайте и Наташку заодно проводим! Отметим, так сказать. Пусть она едет, куда хочет. На БАМ — так на БАМ!

— Ну да! — запротестовала мать. — «Пускай едет»… С печки на горшок!

— Ей надо поехать, — упрямо сказал Борька, пряча взгляд от сестры и вызывая в ее душе смятенное чувство.

Отец с недоумением пожал плечами: ведь только что, минуту-другую назад, сын доказывал, что Натка мучается дурью…

— Ой, не пойму я вас! — сокрушенно махнул рукой Иван Игнатьевич. — У каждого семь пятниц на неделе. Исключительные, надо сказать, баламуты! Удивляться не приходится.

— А ты, пап, давай со мной, а? — тронув рукой плечо отца, предложила Натка.

— Чего — с тобой?

— Ну, вместе бы съездили.

— На БАМ?!

— Да нет. К твоей родне. В Кедровку. Ты же сам говорил, что БАМ от них недалеко, за хребтом. Погостим, и я дальше поеду, а ты — домой.

Аня, озабоченно насупив брови, что-то прикидывала.

— А и правда, отец… Съездил бы уж, раз такое дело. — В ее душе затеплилась надежда, что Наташкина сердечная хворь выветрилась бы по дороге в Кедровку, и она вернулась бы домой вместе с отцом. — Вот как только тепло установится, бери отпуск и поезжайте.

— Ага, придумала… — Ивану Игнатьевичу даже боязно было представить, что это и впрямь возможно. Только растравишь себе душу бестолковым разговором, а потом живи и мучайся. — Я, конечно, съездил бы с удовольствием. Уж столько лет не наведывался на родину. С браткой Устином повидаться охота. На родные места глянуть… — Он снова, как и до разговора с Борькой, уставился в прогал яблонь, словно пытаясь хоть отдаленно увидеть Ивановский кряж. — Но нынче опять не получится, — вздохнул Иван Игнатьевич. — Не разорваться же!

— А чего тебе разрываться? — настаивала Аня.

— А то, что и других тоже надо бы проведать.

— Кого это «других»?

— Господи! Да Вениамина с Зинаидой, Марию с Наумом. Кого же еще-то?!

У Солдатихи, хотя она и крепилась, терпение лопнуло.

— Чтоб вам провалиться! — шутливо напустилась она на Комраковых. — Семейный совет открыли, а! Гости, понимаешь, ждут-пождут, вино в бутылках киснет, а они тут заседают, видите ли…

— И правда, Зина! — виновато улыбнулся Иван Игнатьевич. Но, глянув на часы, нашел довод: — Так ведь еще восьми-то нету! Без одной минуты! А мы всех к восьми приглашали. Чего это раньше времени-то уселись? — с деланной строгостью Иван Игнатьевич пошел к застолью. — Ишь, как плотно! А мне, значит, опять со своей старухой рядом?

— Это кто, кто старуха?! — подоспела и Аня, подтыркивая его сзади.

Иван Игнатьевич ловко увернулся и, смеясь и веселя гостей, готов был уже и обежать вокруг стола, но времени и впрямь было много, и он, озаботившись, деловито сказал:

— Боря, сынок, давай-ка сюда переноску, мы ее на яблоньку пристроим и лампу двухсотку вкрутим. А то что это за гулянка в потемках? Правда, доча? — и он обхватил руками за плечи Натку и Борьку, крепко прижал их к себе, на мгновение уткнувшись лицом в ее волосы, а потом отпихнул легонько, как бы расставаясь с ними ненадолго, но руки его опустились не сразу — висели какое-то время в воздухе, словно привыкая к пустоте.