Вильгельм Мах - Агнешка, дочь «Колумба»

— Святой дух! — вопит старуха. — Вот бесстыдники!

— Заткнись! — цыкает на нее кузнец. И, еще не успев перевести дух, поворачивается к Агнешке: — Кто вас научил таким… штукам?

— Один солдат, нездешний. Хотите — я и вас научу.

— Мы и сами кое-что умеем, можем показать, — вступается Пащук за посрамленного сына.

— Как же, покажете вы ей, покажете… — визжит Бобочка. Старуха задета за живое, уязвлена. Размахивая клюкой, она тащит к двери замершую от восхищения Улю.

— Пани Бобочка, — останавливает ее Агнешка, — у меня и к вам есть дело. Подождите.

И обращается ко всем:

— Может быть, теперь мы поговорим о детях? — И спрашивает Пащука: — У вас есть дети?

— Одного вы уже научили уму-разуму, — неохотно отвечает Пащук, показывая на Юра. — Старшая дочь на выданье. Есть еще одна, маленькая, учили ее чему-то там, в Хробжицах.

— В каком она классе?

— Кабы я знал… — задумывается Пащук. — Герард, у тебя память получше, в каком Геня была классе?

Кузнец, нахмурившись, глубоко задумывается.

— Она вместе с моими ходила, пока они не потонули. Нет, не помню.

— Может, вы мне про другое расскажете, — настаивает Агнешка. — Почему дети перестали ходить в Хробжицы?

Кузнец молчит. Из темного угла отзывается Юзек Оконь:

— Это мы не захотели. Мы сами.

— Что случилось с паромом?

Тягостное, испуганное молчание решительно нарушает бас Прокопа:

— Несчастье. Не стоит вспоминать.

— Мне бы хотелось поговорить с паромщиком. Где его найти?

Снова тишина, и вдруг Улин голос:

— Он был из Хробжиц. И после этого умер в больнице.

— После чего?

Бобочка впивается костлявыми пальцами в Улино плечо. Молчание.

— А я знаю! — хвастливо восклицает Марьянек. — Наши его так отлупили, что он взял и умер.

— А зачем он хотел все на нас свалить! — вспыхивает Макс. — Чего кричал, будто мы его сперва напоили? Из-за него мой брат в тюрьме гниет, не слыхали еще?

— Хробжицкие псы!

— Как они к нам, так и мы к ним!

Агнешка подождала, пока не улеглось возбуждение.

— А что случилось с сыном Пшивлоцкой, вам известно?

— Вот уж кого не жаль, — перебивает ее Пащук, у которого даже глаза сузились от злости. — Яблочко от яблоньки недалеко падает.

— Это очень скверно! — возражает Агнешка. — Нельзя допускать, чтобы дети дичали. Почему они швыряются камнями? Почему мучают собак? А почему вы не знаете, в какой класс должна ходить Геня? А почему, — обращается она к Бобочке, — у вашей Ули голова больная?

В глазах Бобочки загораются злые огоньки:

— Ты что, учительница или из полиции?

Агнешка наклоняется к ней и произносит громким шепотом:

— Да сейчас нигде во всем свете колтунов не сыскать. Про вас в газетах напишут.

Бобочку аж затрясло.

— Чтобы других учить, надо самой голову на плечах иметь! — кричит она. — Циркачка!

Напрасно Уля тянет бабку за рукав, глазами умоляя ее замолчать. Бобочка силой выпихивает ее за порог. Девочке все же удалось извернуться и на прощание послать Агнешке выразительный, неимоверно печальный взгляд.

Агнешка подходит к наковальне, берет запаянную трубку:

— Для самогона?

— Э-э, какое там! — небрежно бросает Герард. — Так просто, садовнику для часов.

Мужики не скрывают усмешки, однако многозначительно переглядываются: догадливая. Кузнец помрачнел и отнял у Агнешки змеевик, чтобы она его слишком долго не разглядывала.

— А ну, сбегай к Зависляку, — говорит он Юру, — отнеси, для него делали.

Кузница постепенно пустеет. Пащук ушел не попрощавшись. Макс, не рассчитывая больше увидеть что-либо интересное, добродушно поддразнивает Марьянека:

— …и что? Как же нам быть? Не хочешь со мной мириться?

— Дай дяде руку, — вмешивается Агнешка.

— Но у него же н е т руки.

— Есть. Вот он тебе ее протягивает. В знак примирения.

— Левую?

— Левую тоже хорошо.

Марьянек приподнимается на цыпочки и шепчет Агнешке на ухо:

— Я их не люблю. Всех троих. Они смеются над моей мамой.

Прокоп с хрустом потягивается и хлопает Юзека Оконя по плечу.

— Пора, дружище, ужинать. Пошли, малыш, отведем тебя к маме. А учительницу домой. После купания никогда не знаешь, чего больше хочется — есть или спать… Эх, Павлинка, Павлинка… Была у нас в Гусичанах за Бугом, — мечтательно произносит он, — отличная баня, в жизни другой такой не увижу…

Марьянек крепко держит Агнешку за руку обеими своими ручонками. Так они и выходят.

В большой кухне у Зависляков подходит к концу субботний ужин. Еды было вдоволь, судя по остаткам на тарелках, а главным образом по отяжелевшим, словно в праздник, гостям. Они и выпить успели — не так уж много, но и не мало: посреди стола стоит порожняя бутылка с этикеткой, другая, охраняемая Януарием, пуста наполовину. Из соседней комнаты, где Павлинка укладывает детей, слышится хныканье.

Януарий, изрядно выпивший, кричит сестре в открытую дверь:

— Павлинка! Я тебя спрашиваю. Чего эта красотка не пришла ужинать? Павлинка, поди сюда. Ты звала ее?

— Звала. Тише, Януарий. Дай детям спать.

— Пусть спят. Семен, тогда ты скажи: хорошо это или плохо, что она не пришла.

Семен, не отвечая, проводит большим пальцем по струнам гитары, прислушивается, низко склонив голову, и подтягивает струну.

— Ты сам на нее вылупился как баран на новые ворота, — тянет свое Зависляк. — А она хоть бы на тебя плюнула. Что ты по сравнению с комендантом!

— Хватит пить, Януарий, — просит Павлинка и пытается отнять у него бутылку.

— А почему бы мне не пить, сестра? С твоей железной гвардией пью, с нахлебниками, с зятьями, можно сказать. Так или не так? — Зависляк стучит кулаком по столу, звенит посуда. — Семен! Макс! Прокоп! Юзек! — по очереди выкликает он, вращая налитыми кровью глазами. — Все обжираете нас, зятьки, дом поганите — кто же из вас женится наконец?

Семен чуть громче берет на гитаре аккорд.

— Ну, Павлюся. — Януария подстегивает и собственное необычайное красноречие, и молчание гостей. — Кто тебе подходит? — Он оглядывает собутыльников и снова поднимает наполненный стакан. — Юзек Оконь — мужик красивый, но глуповат — с таким что захочешь сможешь делать. Прокоп, тьфу! От него илом воняет, хотя ничего не скажу — работящий. Макс… малость подпорчен, но… уважительный. Семен…. Семен самый верный. Всегда знает, что у тебя в кастрюлях. Когда ж ты наконец, Семен, сукин сын, перестанешь называться «дяденькой»!

Фальшиво зазвучал новый аккорд — и Семен еще больше подтягивает струну.

— Что это на тебя нашло, Януарий? — Павлинка робко поглаживает брата по рукаву. — Такой ты всегда тихий. Такой спокойный.

— Не хвали ты меня, Павлинка, не подлизывайся. Небось, как гости уйдут, запоешь по-другому. Ты прекрасно знаешь, когда я тихий, а когда шумный.