Вильгельм Мах - Агнешка, дочь «Колумба»

Мимо, по направлению к кузнице, проходят три рыбака с полотенцами на шеях; они возвращаются с купания. Покатываясь со смеху, рыбаки останавливаются под окнами Зависляков. Ну-ну. Кого смех разбирает, а кому плакать хочется. Агнешка мужественно вклинивается между коровами. В этот момент из дому выскакивает Павлинка. Она отгоняет коров от корыта, опускает бадью в колодец. И вот они уже вдвоем крутят поскрипывающее колесо. Павлинка кричит мужикам:

— Постыдились бы, паскудники!

— Стыду мы не учены, Павлинушка! — кричит в ответ один из них.

— Не забудь, что сегодня наш вечер, — вмешивается другой. — Чего ты там сготовила? Запомни, рыба нам надоела.

— Водку мы сами принесем, монопольную, — добавляет третий, инвалид с негнущейся рукой.

Павлинка притворяется, что не слышит. Она помогает Агнешке наполнить кувшин и сама несет его в дом. Для того она и существует, пусть только Агнешка всегда говорит, что ей нужно. И тут Павлинка замечает свисающую с проволоки собачью цепь.

— Ох, эти дети! — сокрушается она. — Опять на беду спустили Астру. Еще кто-нибудь ее…

— Это я сделала, — признается Агнешка. — Сейчас я пойду поищу собак и приведу их обратно.

— Хорошо, барышня. У меня просто руки до всего не доходят…

Агнешка, снова оставшись одна, озирается по сторонам, прислушивается. Хрипловатый лай Астры доносится откуда-то со стороны кузницы. А вот и другой голос, тонкий и далекий, — это Флокс. Агнешка выходит со двора и идет напрямик в ту сторону, откуда доносится лай. К счастью, беглецы вопреки ожиданию находятся быстро. И уже под конвоем. Семен, согнувшись, ведет Астру за ошейник, другой рукой прижимая к себе вырывающегося Флокса. Семену приходится нелегко, вдобавок ко всему маленький Марьянек тянет его за полу куртки назад и требует:

— …а я хочу в кузницу, дяденька, там красиво.

— Ну и ступай. Я приду за тобой.

— Не нужно, — вмешивается Агнешка. Семен невольно подал ей заманчивую идею. — Я зайду за Марьянеком. Хочешь, малыш?

Но Марьянек, обрадовавшись, что получил разрешение, уже ничего не слушает.

— Я вам покажу… — кричит он через плечо, пускаясь бежать, и топот его босых пяток заглушает конец фразы.

Агнешка забирает Флокса. Что-то неясное, неопределенное кольнуло ее в эту секунду — была ли тому причиной застывшая в напряжении фигура Семена? Выражение его лица? Или, может быть, то, что он на мгновение затаил дыхание?

— Что вы так смотрите, Семен?

— Я тоже пойду с вами, — говорит он, уклоняясь от прямого ответа.

— Не надо. Отведите Астру Павлинке.

— Я отведу. И приду за вами.

— Как хотите.

Все в порядке. Сейчас она покормит Флокса и устроит ему ночлег. И пойдет за Марьянеком — это очень удачно. Все складывается отлично. Еще сегодня она увидит этих людей вблизи, познакомится с ними.

Да, Семен… Какие-то странные у него глаза — собачьи. Агнешка слышит за спиной его шаги. Все время на одинаковом расстоянии — не слишком близко, не слишком далеко. Шаги эти раздражают, тревожат. Но вот и их двор. Семен сажает Астру на цепь.

— Спокойной ночи, Семен.

Молчание, лишь позвякивает цепь.

— Вы сердитесь, Семен?

— Не стоит вам… так уж совсем одной. Спокойной ночи.

Соседний дом Зависляков и Пшивлоцкой разделен на две абсолютно равные половины просторными мрачными сенями, куда выходят четыре двери и откуда ведет лестница на чердак. На дворе уже совсем смеркалось, когда Януарий тихо и осторожно, словно он гость, а не хозяин, приоткрыл наружную дверь. Войдя и накинув щеколду, он останавливается, переводит дух. Прислушивается к звукам за собственной дверью, различает за ней голоса Павлинки и детей вперемежку с треньканьем гитары. Подумав, вытаскивает из-за пазухи незаткнутую бутылку, запрокидывает назад голову и, после недолгих колебаний, решительно подносит ко рту булькающий сосуд. Затем круто поворачивается, нащупывает в полутьме противоположную дверь и без стука отворяет ее.

В просторной комнате Лёды Пшивлоцкой дрожат блики слабого света, отбрасываемого ночником. Окно завешено рыжеватой портьерой. Ситцевая занавеска того же цвета отделяет от комнаты угол между окном и дверью — там стоит раскладушка Тотека. Мальчик спит, а может, только притворяется. В глубине комнаты тахта, заваленная массой маленьких подушечек; там в густо насыщенном запахами лекарств и косметики полумраке рыдает в горьком одиночестве Лёда, уткнувшись лицом в узорчатый пуфик; пестрый ее халат небрежно задрался выше круглых колен.

— Это ты, Зенон?

Януарий бесшумно подходит к тахте, опускается на колени. Лёда обхватывает руками его голову. Но, заметив ошибку, замирает и отрывает от подушки лицо.

— Свояк! Ты что?

— А ты все Балча ждешь?

— Не твое дело. Убирайся.

— Балча теперь не дождешься. Он другую нашел.

— Молчи, дурак! И встань с колен. Смешно!

— Лёда, ты со мной как с собакой. С ним небось по-другому.

— А тебе-то что?

— Как я рад, что появилась эта новая. — Януарий тяжело дышит, словно бежал сюда сломя голову. — Теперь он тебя бросит. Столько лет я ждал. Столько лет.

— Я тебя ждать не просила. Послушай, свояк. Все, что вы с Павлинкой для нас делаете, ваша добрая воля. Я ничего не прошу.

— Для тебя же стараемся.

— Для Тотека. В память об Адаме. Что я вам…

— Для тебя все. Только кончай с Балчем.

— Ты его боишься. И Адама боялся. И тогда твердил — кончай с ним.

Глаза у Януария безумные, бегают с места на место, ни на чем не в силах остановиться, и кажется, он вообще ничего не видит.

— Кто-то другой с ним покончил. Я был рядом с капитаном, когда угодила в него смертельная пуля.

— Ты был рядом с Адамом, когда его уже убили. Ты удирал, Януарий! И задержался лишь на секунду. За шкуру свою дрожал, трус!

— Это он так говорит! — рычит Зависляк.

— Дурак ты! Я и сама знаю. Он назад не оглядывался.

— Ты уверена?

— Только не вспоминай про эту смертельную пулю. Говори прямо.

— Прямее некуда.

— Послушай, Януарий. Я не хочу ничего знать.

— Воля твоя.

— Кроме того… Адама ты ненавидел еще сильнее.

— Думай как хочешь. Пули попадают разные и по-разному. В тот раз сравнялось.

— Боишься ты, вечно боишься. Укусил бы, да боишься. Нечего удивляться, что Балч тебя презирает.

— А ты? Оба вы меня ни во что не ставите. Столько лет. И он и ты заодно с ним!

— Не хочется руки марать о твою грязную морду, — с холодной жалостью говорит Лёда. — Какой из тебя мужчина? Тряпка ты. — И через мгновение добавляет мягче, смущенно, примирительно: — Януарий, у меня нет работы. Деньги кончаются.

— Будет у тебя работа, — ударяет себя кулаком в грудь Зависляк. — Будет все, что захочешь. От Балча не дождешься.