Авраам Иегошуа - Дружественный огонь [litres]

– По неведомой мне причине, – заключил он, – здешнее сообщество придает твоему присутствию значение большее, чем оно, на мой взгляд, заслуживает.

– Тебе пора бы уже привыкнуть к этому, – ответила Даниэла. – А кроме того, я считаю, что большего, чем люди согласны признать, просто не бывает. Ну, а ты как? Головная боль прошла?

Он ответил просто и без затей.

– Терплю. Приходится. Я привык. Завтра, когда ты уедешь, боль тоже пройдет. – И, не дожидаясь ее ответа или возражения, мягким жестом дотронулся до ее плеча, призывая к примирению, а затем поспешил в свою комнату.

Неведомо откуда появился морщинистый старый садовник, украсивший себя поясом – в руках он держал разлапистую пальмовую ветвь. Он величественно провел африканцев внутрь и проинструктировал их, кто, как и где сможет найти положенное ему по рангу место в одном из трех рядов самодельного амфитеатра и за столом.

– Что это за люди? – спросила Даниэла у Сиджиин Куанг. – Откуда и кто они?

Суданка по части рассаживания гостей была признана всеми устроителями торжества наиболее достойным представителем экспедиции, вероятно, не в последнюю очередь благодаря ее красоте и стати.

– В ночь на воскресенье, – объяснила она гостье, – перед тем, как начать новую неделю раскопок, члены исследовательской команды приглашают племенных вождей и лидеров местных кланов присоединиться к прощальному ужину, чтобы таким способом поднять их авторитет перед правительственными кругами в благородном деле развития антропологической науки.

Сиджиин Куанг посадила гостью из Израиля в первый ряд столов, оставив свободными места справа – для себя, и слева – для Ирмиягу. Повара в белых фартуках расставили глиняные горшки по столам вперемешку с кувшинами, полными зеленоватого напитка. Появился Ирмиягу, отсвечивая лысиной, в отутюженной одежде и, устроившись рядом с Даниэлой, изрек:

– Европа становится для них все важнее по мере того, как возрастает всеобщее отчуждение.

Чернокожий старец взмахнул пальмовой ветвью, и все приглашенные поднялись со своих мест.

Ученые в черных университетских мантиях, перепоясанные кушаками, повторявшими цвета представляемых ими стран, выстроились в шеренгу. Без представителя Северной Африки, палеонтолога, их было девять человек. Распоряжался танзаниец Селоха Абу, который указал каждому из ученых его место за почетным столом. А поскольку все были очень голодны, а приготовленное угощение еще пылало жаром, речи решено было отложить до конца мясных блюд, и пиршество началось, сопровождаемое лишь выступлением сторонника британских традиций, доктора Кукиризы, который привез с собой из Лондона твердые правила, но поневоле ограничился на этот раз лишь кратким тостом.

– Скажи мне, – внезапно обратилась Даниэла к зятю на иврите, – ты в самом деле уверен, что не хочешь вернуться в Израиль? Тебе не надоели еще все эти радости туземной жизни?

Он положил вилку на стол.

– Интересно… Ты сама до этого додумалась, или кто-то тебе эту мысль подсказал? Что я хочу вернуться обратно? Ты пробыла здесь уже целых шесть дней, и хочешь сказать, что за это время не поняла, что меня удерживает здесь? Нет такой силы, что могла бы заставить меня вернуться в страну, превратившуюся в фабрику по переработке отходов.

– Весьма романтическое определение.

– Здесь нет древних могил, а под ногами не хрустит плитка из разоренных и разрушенных синагог; нет здесь и музеев с обгоревшими страницами Торы. Равно как и свидетельств о погромах и холокосте. И Золотого века не было, как и сообщества, которым следовало бы пожертвовать во имя всемирной культуры. Здесь никто не забивает себе мозги размышлениями об ассимиляции, вымирании или изгнании; здесь не существует диаспоры. Нет извечных и непримиримых споров об ортодоксии или секуляризме… Да и вообще нет здесь ностальгии по чему бы то ни было, как нет и борьбы между традицией и революцией. Нет бунта против установленных предками правил во имя новомодных интерпретаций. Никого не принуждают решать вопрос, кто он – еврей или израильтянин, а не то и ханаанитянин; не приходится ломать себе голову над вопросом: в каком государстве предпочитаешь ты жить – в том, где преобладает демократия, или в том, где больше иудаизма, равно как и то, есть у этого государства какое-либо будущее, или его нет, а если и будет – то чему оно будет служить? Люди, окружающие меня здесь изо дня в день, свободны и далеки от всех этих изнуряющих, приводящих ко все большей и большей путанице вопросов. Но жизнь – жизнь продолжается. Она проходит, Даниэла, она кончается. Рано или поздно. Мне семьдесят лет, моя сестренка Даниэла, и мне надо быть готовым ко всему. И решать – что и как.

И взяв оставленную было вилку, он с силой вонзил ее в кусок мяса. Даниэла, почувствовав себя оскорбленной, уже собиралась ответить зятю подобающим образом, но усилием воли сдержалась. То, что она услышала, недвусмысленно свидетельствовало, что подобный монолог Ирмиягу если и не произносил для других, то самому себе он говорил все это уже много, много раз.

Старейший из африканцев зажег большую ветку и замахал ею, в то время как представитель Танзании приготовился огласить официальное приветствие. Ирмиягу шепнул Даниэле, что хотя танзаниец будет говорить на одном из местных диалектов, все присутствующие много раз слышали эти парадные речи и понимают значение каждого произнесенного слова. Он будет затрагивать самые злободневные вещи и понятия – о господстве человека над стихией огня и обо всем, что с этим господством связано. Интересно, что Ирмиягу, языка не знавший, ухитрился передать Даниэле смысл сказанного, особенно его заключительную часть.

– Огонь олицетворяет жизнь. Он равнозначен всему живому. Он неотделим от нее. Он может изменить форму и цвет, он поедает, производит шум, обеспечивает теплом. Человек может создать или уничтожить его; подув, он может возродить его, а подув еще сильнее – погасить. Огонь является единственным в мире явлением, которое человек может лишить жизни, а затем вернуть к ней. Большинство из того, что человек может создать или произвести, зависит от огня, но равным образом может уничтожить, обратив в прах и пепел, – все это может сделать пламя. Огонь – это преданный друг человека, приносящий жизнь, которую очищает и изменяет, но может обернуться и злейшим врагом, ужасающим и беспощадным. И, возможно, достигнув понимания, что такое есть огонь, мы обретем ключ к пониманию жизни и смерти.

Из всех населяющих землю созданий лишь человек способен задуматься о феномене смерти. И это странно, ибо животные сталкиваются со смертью вокруг себя все время, каждый день и каждый час. И, тем не менее, представление, понимание смысла смерти уникально и принадлежит лишь человеческому сообществу; и подтверждается это, в частности, тем, что обычай сжигать покойных, видя в этом залог новой жизни, появился сто тысяч лет тому назад.