Авраам Иегошуа - Дружественный огонь [litres]

Яари представился пришедшему с Готлибом специалисту-ремонтнику.

– Рафи, – шепотом сообщил тот свое имя, глядя себе под ноги с довольно безрадостным видом. Это был крепко сложенный мужчина лет пятидесяти, выглядевший довольно замкнутым и отрешенным. Он устроился на балконе, поставив ящик с инструментами возле ног; большую кружку с кофе он крепко держал в обеих руках.

Ничего похожего хоть на какие-то теплые отношения между Готлибом и его приемной дочерью не заподозрил бы никакой психолог. Маленькая женщина откровенно сторонилась отчима. Она налила кофе, набрала горку печенья и принесла все это молчаливому ремонтнику. Словно ничего не замечая, Готлиб сообщил Яари, что работа, которую он делает для его отца, будет завершена к завтрашнему утру. Но тот должен всю ночь молиться, чтобы этот чертов поршень, вернувшись в Иерусалим, заработал.

– Если это случится, – добавил он, – я поверю, что чудеса Господни еще возможны.

– А я скажу вот что, – холодно отозвался Яари, – если эта штука вообще не заработает, это не будет означать конца света. Поверь мне, подобное самодурство моего папочки когда-нибудь меня прикончит. Он просто старый тиран.

– Это твой-то отец тиран? И ты еще на него жалуешься? Мне, которого ты своей тиранией заставил вылезти посреди ночи из теплой постели, чтобы принять участие во всем этом балагане? Но я, как видишь, ни на кого не жалуюсь.

– Ну, уж для тебя, дядюшка Готлиб, нет ничего плохого даже в полночь сделать что-либо, чтобы очистить свою совесть от проклятий и обвинений в безответственности.

– Меня? Обвинить? А кто, если не я, привел с собою специалистку по звукам и лучшего в городе ремонтника. Ты даже понятия не имеешь, во сколько обойдется мне их работа в ночную смену.

– Ну, уж это совсем мимо цели. Спроси сам – разве плохо мы позаботились о твоей юной леди?

Но «юная леди», внимательно наблюдавшая за перепалкой, которая в ином случае вполне могла бы заслужить название дискуссии, раскрыла рот лишь для того, чтобы сказать:

– Оставь его, Готлиб. Мне не нужна никакая оплата. Я рада возможности увидеть и услышать тех, о ком ты так любишь рассказывать.

– Отца или сына?

– И отца, и сына. Обоих.

– Ну, хватит, – кисло закончил разговор Готлиб. – Знаю я их… Оба считают меня скрягой. Жмотом. Но никто не задумывается, сколько тысяч приходится платить мне в страховые компании в случае потери трудоспособности… Я даже не заикаюсь о несчастных случаях. На моей фабрике есть несколько штучек, которые в секунду могут человека располовинить – и что тогда? Кто и сколько заплатит тогда, чтобы сшить их вместе? Заплатить должен буду я. Из собственного кармана.

– Готлиб, дружище… Но здесь-то у нас нет никаких «штучек». Нам, по сути, не придется ничего делать.

– Разумеется. Ты, как всегда, прав. Ничего. Разве только просмотреть шахту лифта высотой в тридцать этажей.

Яари уже устал от мелочной перебранки. Ему хотелось закончить всю эту, не относящуюся к делу пустую болтовню. И поскольку хозяин квартиры в этот момент отвечал на телефонный звонок все еще задерживающихся где-то представителей, он попросил хозяйку дома разрешения пройти сквозь все помещения и посмотреть, нет ли в стенах комнат и помещений каких-либо щелей.

– Следуйте за мной, – сказала нервничавшая женщина и для начала провела его через супружескую спальню, чья девственная нетронутость предательски выдавала, что по крайней мере этой ночью никто не посягал на ее невинность.

Маленькая терраса фасадом выходила на юго-восточную часть города, и Яари после некоторых колебаний позволил себе выйти из комнаты, чтобы окинуть взглядом ту перспективу, которой шесть дней тому назад наслаждался, стоя на крошечном балкончике Башни Пинскера. Тогда, в далеком уже для него прошлом, небо было покрыто тучами; сейчас же колючие вспышки огней взрывались в ночи. Между небоскребами Нижнего города маячили гиганты проекта Авриели и гордой Башни Бриллиантовой биржи, сверкая своими многоцветными рекламами; на самой большой из них коротко подстриженные длинноногие красавицы умоляли вас выбросить старую (и купить новую) одежду, сменив при этом стиральную машину и все что можно еще, – и все это между сообщениями о грозящей всему миру иранской атомной программе.

Пухловатая и тихая миссис Кидрон, стоя с ним рядом, нежно поглаживала свое золотое ожерелье, не спуская глаз с пассажирского лайнера, который, вздрагивая посадочными огнями, начал плавно опускаться над городом. Яари посмотрел на часы. До прибытия Даниэлы оставалось еще шестнадцать часов, если только какой-нибудь хищник не сожрет ее билет вместе с паспортом, или какой-нибудь администратор не изменит авиационных правил.

– Ваш сын… солдат… – бормотал он, запинаясь и точно так же, как стоявшая рядом женщина, не отрывая глаз от сильно уже снизившегося самолета, – успел ли он узнать о вашем новом жилище?

– Нет. Его убили за два месяца до того, как мы решили сюда перебраться. Мы хотели даже отменить нашу покупку, но было уже слишком поздно.

– Зачем отменять? Разве не было бы много проще переехать на новое место?

– Так мы и собирались поступить. Но наступила осень, потом началась эта история с ветром… И это только усилило нашу депрессию.

– Усилило… из-за ветра? Но ведь это всего-навсего чисто техническая проблема.

Она ответила ему, не скрывая испуга:

– Вы сами, действительно, так думаете?

– Я не думаю. Я в этом уверен.

Другой пассажирский самолет серии «джамбо» пошел на посадку, и Яари спросил у хозяйки, не покажет ли она ему другие комнаты. Она провела его через заваленную книгами каморку в детскую, набитую битком игрушками, такую же точно, какую Даниэла в их доме приспособила для внуков. Яари внимательно прислушивался. Да, завывание ветра могло доноситься лишь из шахты лифта и лестничных пролетов. В самой же квартире ничего слышно не было. Внезапно ему захотелось увидеть фотографию ее сына; едва коснувшись ее плеча, он попросил ее показать хотя бы одну. Но мать убитого солдата ответила ему отказом. Все фотографии их сына спрятаны глубоко в шкафу, поскольку родители решили, что он навсегда останется с ними, но не в виде фотографий, а просто в их памяти и, разумеется, помимо всего прочего, – в воображении.

– Мы оба, – сказала мать, – согласились, что не будем зацикливаться на чем-то, связанном с определенным возрастом нашего сына. Наоборот, не возвращаясь бесконечно в прошлое, мы будем жить вместе в настоящем, как если бы он был жив. Чтобы он вместе с нами мог бы, например, оказаться в местах, которых он никогда не видел… не видел и не представлял даже, как он привыкнет к ним. Мы хотели видеть его в непрерывном развитии, наблюдать, как он развивается и взрослеет, дожить даже до его старости… Но не хотели, чтобы он навеки застыл на фотографии в том возрасте, в котором его призвали на службу.