Эрих Ремарк - Жизнь взаймы, или У неба любимчиков нет

Механики проверяли машину. Меняли колеса. Торриани стоял возле Клерфэ.

– Чертова шина! – горячился Клерфэ. – Из-за нее всю морду разбил и руку вывихнул. Но машина в порядке. Дальше ты поедешь.

– Понятно! – крикнул капитан. – Торриани, пошел!

Торриани уже запрыгнул на сиденье.

– Готово! – крикнул шеф-механик.

Машина сорвалась с места.

– Что с рукой? – спросил капитан. – Сломал?

– Нет. Вывих или что-то вроде того. Плечо.

К нему уже спешил врач. Боль была несусветная. Клерфэ сел на ящик.

– Хана? – спросил он. – Надеюсь, Торриани не подкачает.

– Ехать вам точно нельзя, – сказал врач.

– Лейкопластырь! – заорал капитан. – Широкий, фиксируйте плечо, на всякий случай.

Врач только головой покачал:

– Вряд ли поможет. Если почувствует, что может ехать, сам скажет.

Капитан рассмеялся:

– Он в прошлом году подошвы себе сжег. И все равно поехал. Я имею в виду – ступни сжег, не обувь.

Клерфэ все еще сидел на ящике. Его как будто выпотрошили. Доктор тем временем накладывал бандаж ему на плечо. Надо было на дорогу смотреть, думал он с досадой. Ехать быстрее, чем можешь, еще не значит быть богом. Неправда, будто только человеческому мозгу дано изобретать средства, помогающие превысить природную скорость передвижения. Вошь, забравшаяся в перья орла, тоже шустрее самой себя, разве нет?

– Что случилось-то? – спросил капитан.

– Да все шина проклятая! На повороте вынесло. Деревце по пути зацепил. Руль крутануло. Хана, короче.

– Вот если бы тормоза подвели, мотор отказал, рулевая тяга полетела – это была бы хана! А тачка ведь едет, едет! Мало ли кто еще сойдет! Гонка не кончена, еще не вечер! Для Торриани это первая Тарга. Надеюсь, справится.

Клерфэ смотрел на металлические детали облицовки, отодранные механиками. «Стар я уже, – думал он. – Что мне здесь надо? Хотя кроме этого – что я умею?»

– Вон он! – гаркнул капитан, прижимая к глазам бинокль. – Черт возьми, парень-то молодцом! А все равно не сможет. Мы слишком отстали.

– Кто перед нами идет?

– Да в том-то и штука! Только Вебер остался. На пятом месте.

Торриани промчался мимо. Махнул рукой и скрылся. Капитан от радости пустился в пляс не хуже индейца.

– Дюваль сошел! А Торриани целых четыре минуты нагнал! Четыре минуты! Пресвятая дева, спаси и сохрани!

Казалось, он и впрямь молится. Торриани продолжал подбираться к лидерам.

– Это на раздолбанной-то тачке! – орал капитан. – Золото, а не мальчишка, я его расцелую! Он прошел круг с рекордным временем! Святой Антоний, спаси и сохрани!

Торриани круг за кругом шел все лучше. Клерфэ от души желал ему успеха, но не мог подавить и чувство горечи. Вот они – шестнадцать лет разницы в возрасте. Хоть он и знает, что возраст иной раз не помеха. Караччиола после перелома бедра, превозмогая адские боли, обыгрывал гонщиков гораздо моложе себя, чемпионом становился, Нуволари и Ланг 11 11 Рудольф Караччиола (1901–1959) – немецкий автогонщик, Тацио Джорджо Нуволари (1892–1953) – итальянский авто- и мотогонщик, Герман Ланг (1909–1987) – немецкий автогонщик. Все трое – звезды мирового автоспорта. вернулись в гонки после войны и будто помолодели лет на десять, – но когда-то каждому пора уходить, и он знает, недалек и его час.

– У Валенте поршни заклинило! Монти отстал. Вебер идет уже третьим! – неистовствовал капитан. – Сможете сменить Торриани в случае чего?

В глазах его Клерфэ ясно видел сомнение. Пока еще спрашивают, пронеслось в голове. Скоро перестанут.

– Пусть едет, – сказал он. – Пусть едет сколько сможет. Он молодой, он выдержит.

– Он слишком нервный.

– Но он классно едет.

Капитан кивнул.

– Ну конечно, для вас-то это чистое самоубийство, с таким-то плечом повороты проходить? – с притворной озабоченностью спросил он.

– Никакое не самоубийство. Просто пришлось бы ехать медленнее.

– Пресвятая дева! Матерь божия! – продолжал молиться капитан. – Спали у Торелли тормозные колодки! Не так, чтоб разбился, упаси боже, пусть просто сойдет. Спаси и сохрани Вебера и Торриани! Пробей у Бордони бензобак! – Подобная, весьма своеобразная набожность одолевала его на каждой гонке; после финиша все снимало как рукой – он с легким сердцем становился прежним богохульником.

За круг до конца машина Торриани вдруг затормозила у пит-стопа. Сам Торриани лежал на руле почти без чувств.

– Что такое? – рявкнул капитан. – Не можете ехать? Что стряслось? Вытаскивайте его! Клерфэ! Пресвятая дева, царица небесная, матерь всех скорбящих, – да у него тепловой удар! Подумать только! Ведь еще совсем не жарко! Еще весна! Вы сможете его сменить? Машина…

Механики уже трудились вовсю.

– Клерфэ! – умолял капитан. – Один кружок только! Вебер перед вами третьим идет, не страшно, даже если мы пару минут потеряем. Все равно четвертыми удержимся. Живо в тачку! Господи боже мой, что за гонка!

Клерфэ уже сидел в машине. Он видел: Торриани совсем плох.

– Только доехать! – молился капитан. – Один кружок дотянуть! Четвертыми удержаться! Ну и Веберу третьим, конечно! А лучше вторым. И Бордони дырочку в бензобак! А еще, царица небесная, во всеблагой милости своей, ниспошли парочку пробитых покрышек остальным супостатам. Кровь Христова, напои меня!

«Один круг, – думал Клерфэ. – Когда-то же он кончится. А боль – боль терпимая. Это куда легче, чем в концлагере на кресте висеть. Я там паренька видел, так ему в Берлине на допросах все зубы до корней высверлили, чтобы он «сообщников», товарищей своих выдал. А он не выдал. Вебер впереди идет. Плевать, как я доеду. Как же, черта с два плевать! Ишь, как трасса петляет! Это же вам тачка, не самолет! Да жми ты на газ, черт побери! Аварии бояться – счастья не видать!»

Механический голос над трибунами объявил:

– Гонку снова продолжает Клерфэ. Торриани выбыл.

Лилиан видела промчавшуюся внизу машину. Успела разглядеть и перевязанное плечо. «Идиот! – думала она с яростью. – Мальчишка, и никогда не повзрослеет! Это лихачество, а не мужество. Опять ведь нарвется! Что они вообще знают о смерти, все эти удалые здоровяки? Вот те, что там, наверху, – те знают, каково это, за каждый глоток воздуха бороться, как за манну небесную». Кто-то сунул ей в ладонь визитную карточку. Отбросив картонный листочек, она встала. Да, она хочет уйти. Теперь вот сотни взглядов устремлены на нее. Словно сотни пустых стекляшек, поблескивающих на солнце. И ведь как внимательно смотрят! «Глаза-пустышки, – подумалось ей. – Смотрят, но не видят. Но разве так не всегда? Где иначе?» Ей снова вспомнился санаторий в снегах. «Да, там было по-другому. Там глаза знающие».

По ступенькам прохода она спускалась с трибун. «Что мне здесь надо, среди всех этих чужих людей?» – думала она и даже замерла на месте, будто остановленная резким порывом ветра. Вот именно, что мне здесь надо? Я хотела сюда вернуться, но разве возможно вернуться? Да, всеми фибрами души и сердца я хотела вернуться, – но разве теперь мне место здесь? Разве стала я такой же, как все эти люди? Она еще раз обвела глазами трибуны. Нет, пронеслось в голове, мне здесь не место! В тепло и уют прежнего неведения возврата нет. Прожитого и пережитого не отменишь. Темная тайна, открывшаяся ей и, похоже, в упор не замечаемая остальными, не дает себя забыть. Она всегда при тебе, и никуда от нее не деться. Странное чувство: будто прямо у нее на глазах, во всей бутафорской мишуре и позолоте, рухнули декорации красочного театрального представления, и взгляду открылись голые колосники. Это даже не отрезвление, а некий миг прозрения: возврата назад нет, и помощи извне не будет. Зато, и это она тоже ясно почувствовала, тем мощнее взметнулся ввысь единственный, последний фонтан силы, который ей еще остался, и эта сила, она знает, не будет больше тратить себя попусту, растекаясь по мелочам, а сольется воедино, пытаясь досягнуть до неба и бога. И пусть не досягнет – сам порыв стоит того, да и падение в танце тяжелой струистой воды, возвращение к самой себе, – разве это в своем роде уже не свершение? К самой себе, думала она. Как же далеко от себя надо уйти, как высоко устремиться, чтобы к себе вернуться!