Эра Ершова - Самая простая вещь на свете

На исходе второго дня она поймала себя на мысли, что понимает, в каком состоянии люди кончают жизнь самоубийством. Если он не объявится, ей тоже больше незачем жить. Вернуться в Германию, к обычным обязанностям казалось страшнее смерти.

Света легла на диван и, закутавшись в плед, задремала. Ей снилось, что звонит телефон, а она никак не может добраться до него, чтобы снять трубку. Она повернулась на другой бок и вдруг отчетливо поняла, что это не сон. Телефон трезвонил настойчиво и громко. Вскочив с дивана и путаясь в пледе, она бросилась на кухню.

— Алло, алло! — закричала она, задыхаясь.

— Ты что, зарядку делаешь? Почему так запыхалась?

Светино сердце заметалось в груди и рухнуло куда-то вниз.

— Ваня, Ванечка… — прошептала она. — Ты где был все это время?

— Какое время? — засмеялся Иван. — Всего два дня прошло. У меня дел по горло.

— Приезжай, пожалуйста, — попросила Света.

— Когда?

— Сейчас. Немедленно. Я тебя так жду…

— Ну, ладно, сейчас приеду, — спокойно согласился Иван. — У тебя номер квартиры какой?

Иван нажал пальцем на рычаг, продолжая держать в руке трубку.

— Та-ак… — задумчиво произнес он и глубоко затянулся. Серый столбик пепла на сигарете надломился и упал на кушетку. Иван равнодушно наблюдал, как маленький огонек прожигает дырку в зеленой обивке. — Та-ак… — еще раз протянул он.

В комнате стоял полумрак. Свет фонарей, проникающий с улицы, освещал кушетку, стул с оставленной на нем чашкой кофе и книжные полки. Больше никакой мебели в комнате не было. По стенам на гвоздях болталось несколько вешалок с одеждой. Иван встал и, прихватив с собой телефон, отправился на кухню. Здесь царил немыслимый беспорядок — на столе вокруг печатной машинки были навалены горы исписанной бумаги вперемешку с грязной посудой и остатками пищи. К стене скотчем был приклеен большой лист бумаги с телефонами. Иван поискал глазами номер своего школьного товарища Готлиба.

— Та-та-та-та, — пропел он и несколько раз повернул телефонный диск.

— Алло! — отозвался энергичный, но деловой голос.

— Лев Борисович?

— Он самый.

— Привет, старичок.

— Ваня, ты? — обрадовался голос. — Вот не ожидал! Сколько лет! Как живешь, писатель?

— Да ничего, вот только нищета заела.

— Что, плохо платят вашему брату?

— Да вообще не платят. Я последний гонорар три месяца назад получил.

— А как же ты живешь?

— Да я и сам не знаю.

— Слушай, если тебе помочь надо, говори.

— Я за этим и звоню.

— Сколько? — Голос стал напряженным.

— Да я не за деньгами.

— А за чем же?

— Ты ведь у нас специалист по международному праву, верно?

— Верно.

— Мне узнать нужно… — Иван замялся.

— Давай, давай, выкладывай поскорее, — ободрил его Лев Борисович.

— Лев, ты мне скажи, если русская женщина разводится со своим богатым немецким мужем, ей что-нибудь причитается?

— Так-так… — усмехнулся собеседник. — Мы что же, теперь охотимся на богатых невест?

— Ты мне на вопрос ответишь? — спросил Иван.

— Отвечу. Если женщина разводится с богатым мужем, ей полагается ровно половина от имущества и капитала, нажитого в браке. Она замужем сколько лет?

— Лет десять.

— Ну, тогда она с пустыми руками наверняка не останется, если, конечно, брачного контракта нет. А дети есть?

— Есть. Дочка.

— В Германии родилась?

— Да.

— Так вот, если она в Москву вернуться захочет, то ребенка присудят отцу. Ты ее предупреди, а то потом годами судиться будет, все деньги на это потратит и ничего не добьется. Я знаю, у меня таких заявлений полно.

— Хорошо, предупрежу. Спасибо, старичок.

— Вань, а теперь ты мне скажи: неужели из-за денег? Ты же всегда таким идеалистом был. И потом, как же Лариса? Она ведь этого не переживет.

— Ларисе жизнь нужно устраивать. Что я ей могу предложить? Мою нищету помножить на ее, и получится нищета в квадрате. А что касается моего идеализма, то в процессе жизни он здорово поистрепался. Я теперь на вещи смотрю практически. Я влюбился, но ее богатство, безусловно, входит в образ. Она спокойная и независимая. По жизни плывет — отдыхает, ну и я хочу отдохнуть рядом с нею. Все, пока, мне пора! — Иван положил трубку, сорвал с гвоздя куртку и вышел из квартиры.

— Ваня, Ванечка… — шептала Света, принимая душ, подкрашивая ресницы, судорожно наводя порядок в квартире. — Ваня, Ванечка…

Уже через двадцать минут она при полном параде уселась в кресло и стала ждать. Нет, время решительно не хотело двигаться с места. Это было невыносимо. Она включила телевизор — не помогло. Внутри все звенело от нетерпения. Сварила кофе, закурила, посмотрела на часы. Прошло всего десять минут. Невероятно! «Надо домой позвонить», — подумала Света и схватилась за телефон. С третьей попытки дрожащими руками набрала номер.

— Алло! — раздался в трубке голос Марины. Света решила, что от волнения перепутала номер, положила трубку, набрала еще раз.

— Алло!

Опять Марина?!

— Марина, это ты?

— Я.

— Я думала, что ошиблась номером.

— Нет, ты не ошиблась.

— Что ты делаешь у меня дома? — поинтересовалась Света, с удивлением отметив, что ненависти к подруге никакой нет.

— Пасу твоего ребенка.

— А где Маргарита?

— Сбежала.

— А Даниель дома?

— Нет, и Маши тоже нет.

— Хорошо, я позвоню попозже.

Света положила трубку. Нет, все же, что она там делает? Страшная догадка сжала сердце. Господи! Неужели он… Ужас, холодный и липкий, как жидкая глина, залепил ее душу. Все было ясно: Марина, воспользовавшись отсутствием подруги, окончательно заняла ее место. Окончательно — значит, навсегда.

В дверь звонили давно и настойчиво, но Света, словно окаменев, не двигалась с места.

— Скажи мне, какая ты? Ты — красивая?

— Да, да!

— У тебя — прозрачная кожа? И глаза — огромные, темные с длинными пушистыми ресницами?

— Да!

— Я люблю тебя! Я люблю тебя так, как не любил никогда никого! Я даже не знал, что бывает такое чувство, и я так несчастен из-за этой своей любви!

Валера то обнимал Людмилу, то страстно целовал ее лицо, плечи, то вдруг начинал ее ощупывать с ног до головы. Его широко открытые глаза блуждали, взгляд не держался на одной точке, зрачки расфокусированы, отчего создавалось впечатление, будто каждый глаз живет сам по себе.

Валера был слеп, и эта слепота заслоняла от него образ возлюбленной. Это было невыносимо, непостижимо, жестоко.

Иногда ему казалось, что вот стоит выбрать в черном пространстве, окружающем его уже больше двадцати лет, маленькую точку, и хорошенько сосредоточиться на ней, как в этой точке появится свет, и, если зацепиться за это световое пятно, то оно будет с каждым мгновением становиться все больше и больше, и наконец в этом сияющем пространстве он сможет разглядеть Люду.