Эра Ершова - Самая простая вещь на свете

— Ребят! — позвал Валера. — Помогите выйти, я что-то ничего не вижу.

Потом послышался шорох песка под ногами, испуганное пыхтение ребят. Они подхватили его под руки и вывели на берег.

По дороге в больницу двое Валериных товарищей тоже лишились зрения.

— Пищевое отравление! — с каким-то остервенением закричал врач. — К нам каждый день таких, как вы, привозят. Учишь их, учишь! Теперь только на бога надейтесь.

На бога надеялись все трое, но зрение он вернул только двоим Валериным товарищам.

Почему всевышний на Валере остановил свой выбор, навсегда останется неизвестным. Когда Валера узнал, что больше никогда не увидит света дня, он по-деловому, без всякого сожаления, полез на подоконник, чтобы выброситься с седьмого этажа.

Его остановил врач. Это был мудрый пожилой человек, видавший всякое на своем веку. Он не хватал Валеру за пятки, не пытался удержать, он говорил тихим, спокойным голосом, в котором слышалось большое знание жизни. И Валера решил дослушать его до конца.

— Верьте мне, молодой человек, — произнес врач. — В жизни нет ничего страшнее смерти. А смерть… Ее приглашать не надо, она сама придет, когда время настанет. Впрочем, удерживать вас я не стану, решайте сами.

И все, больше он ничего не сказал, вышел из кабинета и закрыл за собой дверь.

Валера, стоя на подоконнике, услышал тихий щелчок закрывающегося замка.

Это было странно, очень странно, ведь если бы врач попытался его остановить, то, скорее всего, после короткой борьбы Валера бы все-таки пробил стекло и, пролетев несколько метров, уже лежал, бездыханный, на асфальте.

Своим уходом врач как бы лишил Валеру воли к поступку. Ему сделалось страшно. Медленно, боясь не удержать равновесия, Валера нащупал ногой край подоконника, спрыгнул на пол, и больше мысли о самоубийстве никогда не посещали его.

Вопреки всем ожиданиям, Наташенька осталась при ослепшем муже. С самоотверженностью, свойственной русским женщинам, она принялась обустраивать его жизнь. Валера, никак не ожидавший со стороны своей непутевой супруги такой жертвенности, совершенно обалдел. «Черт их разберет, этих женщин… — думал он. — Когда был здоровый, был не нужен, а теперь слепой, больной, сделался вдруг нужен!»

Первые несколько лет Валерино состояние оставляло желать лучшего. Чернота, в которой протекала его жизнь, давила со всех сторон, и его мысли лихорадочно метались в этом темном туннеле в поисках выхода. Примирение не наступало.

Все его существо рвалось, тянулось к свету. Наташенька, наивно верившая, что ее прелестями можно утешить любое горе, постоянно предлагала себя. Надо сказать, она с искренним увлечением играла эту возвышенную роль. Но Валере с наступлением слепоты все эти глупости стали совершенно неинтересны. Он раздражался, отталкивал от себя жену, все больше и больше поражаясь ее необузданной глупости.

Наташенька была разочарована. Она ждала признания, пламенной благодарности, а вместо этого перед ней день изо дня сидел на диване, уставившись в неведомое ей пространство, злой и некрасивый мужчина.

Наташенька заскучала.

И примерно в это же время, когда она заскучала, у Валеры появились слуховые галлюцинации. То ему мерещилось, будто кто-то посторонний ходит по комнате, то скрипнет кровать и затем раздастся сдавленный смех.

— Кто здесь? — вскрикивал Валера, хватаясь за голову, и тут же слышал легкую поступь босых Наташенькиных ног и затем чувствовал мягкое прикосновение ее ладошки к его щеке.

— Никого, никого… — шептала она. — Успокойся, мы здесь одни.

— Почему ты босиком? — спрашивал Валера, он уже научился различать звуки комнаты. — Ты что, спишь? Сейчас же день! Или уже ночь?

— Успокойся… — ворковала Наташенька. — Я просто прилегла, устала и прилегла.

Но все эти утешения на Валеру не действовали.

В его душе, ставшей чуткой, как птица, росла тревога. Он решил, что сходит с ума, и потребовал, чтобы жена записала его к врачу. Наташенька долго сопротивлялась, находила различные отговорки, но в конце концов сдалась и отвела мужа в поликлинику.

Оставшись наедине с врачом, Валера долго рассказывал о симптомах своего помешательства. На протяжении всего этого разговора врач угрюмо молчал, так что Валере стало казаться, что нет никакого врача, что он один в комнате.

— Э, здесь есть кто-нибудь? — испуганно крикнул Валера и напряженно прислушался.

— Есть, конечно, есть… — послышался грустный голос врача. — Я вас внимательно выслушал и хочу сказать следующее — вы абсолютно нормальны.

— А галлюцинации?

— Да никакие это не галлюцинации, наивный вы человек.

— А что же?

— Валерий Степанович, я понимаю, для вас будет очень тяжело это услышать, но так продолжаться не может, потому что об этом говорит вся часть.

— О чем? — Валера выпрямился.

— Валерий Степанович, — врач взял его за руку, — ваша жена, пользуясь вашим положением, водит домой мужчин. Так что это не галлюцинации. Звуки, которые вы слышите, имеют реальное происхождение.

Валера почувствовал, как из него на мгновение выпорхнула жизнь, подрожала-подрожала в воздухе и потом опять вернулась на место.

— Вам надо с этой женщиной разойтись, она вас погубит.

— Я инвалид, я один не смогу… — произнес Валера глухим голосом.

— Сможете! — возразил врач. — Сейчас открылась при военной академии специальная школа, где инвалидов по зрению обучают массажу. Там все обустроено, и жить вы сможете бесплатно. Если хотите, я походатайствую. Хотите?

Валера тяжело кивнул.

История с Наташенькой оставила в душе Валеры глубокий, уродливый след. Он решил, что больше никогда не сможет полюбить женщину. Теперь они все казались ему лживыми, злобными, пустыми.

Совсем не так обстояло дело с самими женщинами. С тех пор как Валера стал работать массажистом, он явно почувствовал, что пациентки под его пальцами ведут себя неадекватно.

Поначалу Валера не мог распознать неоднозначных намеков и только дивился тому состоянию неги и томления, в которое впадали всякий раз его подопечные во время массажа.

Душа Валеры, чтобы выжить, омертвела, но тело продолжало жить своей циничной повседневной жизнью, и в скором времени Валера научился пользоваться преимуществами, которые несла с собой его специальность и слепота.

Он никогда не делал первого шага, но всегда чувствовал расположенность пациентки. Он их не видел, и в этом заключалось какое-то особое, неистовое удовольствие — бесконтрольная, свободная радость соития охватывала его и то другое, неизвестное ему существо, находящееся по другую сторону этой радости.

И ни разу, ни разу у него не возникло желания прозреть, чтобы увидеть хоть одну из них. Он всех их презирал, он даже не спрашивал их имени.