Владимир Канивец - Крах диссидентки

Еще день после того вечера Арсений оставался в селе, никуда не выходил из дома, готовил машину в дорогу. Посматривал на ворота: казалось, что Лина придет к сестре с дочкой — попрощаться с ним. Не пришла, не захотела гадать, не захотела вливать в душу отраву, зная, что ее и так по самые края. Проезжая мимо ее дома, сбавил скорость, глянул на подворье, но в нем было пусто. Ну, прощай, родное село, теперь уж он если и приедет сюда, то не раньше чем через год. А вот и та балка, в которой ночью буксовали. За десять дней дорога подсохла, ее подправили грейдером, можно ехать прямо. Вот и место, где он заночевал в ту грозовую ночь.

— Папа, а мы еще приедем сюда? — спросил Алеша, который сидел рядом пригорюнившись, молчал.

— Приедем, — ответил Арсений, он тоже в этот раз уезжал из села с таким ощущением, будто оставил там дорогого ему человека. Такое ощущение было только тогда, когда жива была мать и он, погостив у нее на каникулах, возвращался в университет. — Бабуся тебя давно уже высматривает.

«И не спросит, где мама, — вздохнул Арсений. — Да, может, это и хорошо, что он не прирос душой к Вите, не будет скучать по ней. А где она? Должно быть, уже в Нью-Йорке». Мысленно перенесся туда, в город небоскребов и трущоб, которые видел только на экране телевизора. Вспомнил, как неуютно чувствовал себя в заграничных поездках, как быстро надоедало там, на чужбине, хотелось скорее вернуться в Киев. Марчук, наверное, удивлен, что американцы не обнимают его и не называют гением! Ведь ему нужно два-три года, чтобы снять какой-то фильм — если найдется студия, которая купит кота в мешке! — и показать себя. Там никто не станет снимать фильм, тратить сотни тысяч, если будут знать, что лепту придется положить в архив. И, как ни странно, тем набить цену Марчуку, ибо он — и такой же «гений», как он, — скажет, усмехнувшись с видом превосходства: разве чиновники от искусства способны оценить что-либо оригинальное?

Интересно, а куда он девал ту мебель, что забрал? Неужели в Нью-Йорк отправил? Надо что-то покупать в квартиру, а то неприятна эта пустота. Но зачем? Он живет в своей комнате и на кухне. Вообще надо квартиру поменять, чтобы ничто не напоминало о Вите. Но это потом… Сейчас ни о чем житейском даже думать не хочется. Когда женился на Вите и они получили эту квартиру, он тащил в нее все, старался как можно лучше устроиться. Натаскал — и вот пожалуйста: лопнуло все как мыльный пузырь. Так снова покупать? Бес с ним. И так проживем.

«А почему все-таки Лина со мной не попрощалась? — время от времени всплывала мысль. — Неужели есть у нее на душе что-то такое, чего она не хотела дать заметить ни мне, ни родителям?» Арсений вспомнил, как печально смотрела она на него, когда говорила, что глаза у него такие же, какие были у ее мужа, когда он умирал. И как это она точнее, чем он сам, увидела по глазам, что в его душе что-то умирает? Не его ли «я», что до сих пор жило там, уступает место другому «я»? Никто этого не заметил, только она! Почему? Потому что смерть уже смотрела ей в лицо? Или, может, потому что есть что-то родственное в их душах?

Вспомнилось, что Вита с того времени, как вышел ее роман в Нью-Йорке и они из-за этого поссорились, смотрела на него будто слепая: никаких его страданий не замечала. Да и вообще, их взаимоотношения сложились так, что его духовная жизнь ее почти не интересовала. А он откликался на самое слабое движение Витиной души, улавливал ее чувства как свои. Порой было обидно, что жена проявляла такую душевную слепоту по отношению к нему. Ведь она была, как и каждый одаренный писатель, чуткой, отзывчивой. И он, анализируя их взаимоотношения, думал: «Души наши излучали, видимо, уже разные волны».

Алеша улегся на заднем сиденье и заснул, так как разбудили его рано. Спит мальчик и не знает, куда его везут, что его ждет. Не знал, что с ним делать, и Арсений. Оставить у Елены Львовны? На какое-то время можно. И даже нужно, ибо резко отрывать Алешу от бабушкиного сердца — значит ранить и его сердечко. А на зиму придется забрать его в город, а то в Яворине он часто простужается, выскакивая на улицу почти голый; ездить туда автобусом неудобно: очень много времени тратится на дорогу. Может, забрать его на зиму в Киев вместе с Еленой Львовной? Но и она не захочет бросать свой дом, и ему, по правде говоря, неприятно было бы жить в одной квартире с Витиной матерью, которую он хоть и уважает, как уважал всегда, но чувствует, что того тепла в сердце, которое было к ней, уже нет. Да и не будет же он вечно жить один. А той женщине, какую приведет в свою квартиру, совсем не нужна его бывшая теща. Значит, остается одно: пока что отдать сына Елене Львовне, пусть там поживет. Арсений взглянул на заднее сиденье. Спит мальчик. Что ему снится?

Проснулся Алеша, когда подъехали к знакомому двору и Арсений, как обычно, дал три сигнальных гудка.

— К бабусе приехали! — радостно воскликнул Алеша, узнав ворота. — Выпусти меня, папка, я побегу!

— Беги! Беги! — открыл дверцу Арсений.

Он еще не вышел из машины, как Алеша вернулся со двора, испуганно спросил:

— Заперто! Где же она?

— Наверно, пошла в магазин, — сказал Арсений первое, что пришло в голову. — Пока мы откроем ворота, пока загоним машину во двор, она и вернется.

— И Шарика нет, — совсем разочарованно промолвил Алеша, заглянув в будку. — Где же он?

— Видимо, пошел за бабушкой, — успокоил Арсений малыша, хотя уже по тому, что во дворе не было того, что постоянно сушилось тут — ведер, тазиков, горшков, кувшинов, — понял: Елена Львовна не в магазине, она, видимо, куда-то уехала. За забором появилась соседка, крикнула:

— Здравствуйте! Приехали?

— Здравствуйте, — ответил Арсений, он недолюбливал эту болтливую, назойливую женщину.

— А твоя бабусенька, Алеша, в больнице, — не сказала, а заголосила соседка. — Неделя уже, как ее забрала «скорая»…

— А почему?.. — удивленно захлопал глазами Алеша. — Я ведь не там… Я был в селе…

— Ой боже, какое ты еще дитя неразумное, — плачущим голосом продолжала соседка. — Бабуся твоя не к тебе пошла, а сама заболела, теперь ты к ней ходить будешь.

— А что с нею? — спросил Арсений с таким ощущением, будто бежал по ровной дороге и неожиданно налетел на огромный камень.

— Сердце, определил доктор, — уже тихо, печально промолвила соседка. — Да и Елена Львовна, когда я наведалась к ней и застала в постели, сказала то же… — Женщина прижала руку к груди, закатила глаза: — «Вот тут жжет…» Я быстренько за «скорой», — живо проговорила она и даже крутнулась, будто хотела показать, как она бежала за «скорой».

— А в какой она больнице? — спросил Арсений, не желая слушать о том, как Елену Львовну забирала «скорая помощь».

— В нашей. В терапевтическом отделении! Я уже ходила туда, да доктор не допустил к ней! Говорит, она в реанимации, у нее инфаркт. Спросил меня: она перенесла какой-нибудь стресс? А я смотрю на него, хлопаю глазами, никогда не слышала такого слова — стресс. Ну когда он мне объяснил, то я и рассказала все. Он и говорит: ну, ничего удивительного нет. Но инфаркт, мол, в легкой форме, может, и выдержит. Она вот ключи от дома оставила. Может, говорит, они приедут — ты и Алеша, значит, так отдай им, пусть живут.