Владимир Канивец - Крах диссидентки

— Председатель проводит заседание Генерального комитета. Планировалось решить все вопросы за полчаса. Но Никарагуа внесла предложение рассмотреть опасную ситуацию, сложившуюся в Центральной Америке, и представитель США, как и следовало ожидать, стал возражать, завязалась дискуссия, и пока ей не видно конца.

Прошло уже полтора часа. В зале почти никого нет, стрелки часов на стене, казалось Арсению, совсем не движутся. И ощущение такое, будто сидишь в аэропорту, а по радио сообщают, что из-за погодных условий самолет задерживается на час; проходит час — новое сообщение: самолет задерживается на два часа, потом — на три. Выстрадал же кто-то поговорку: ждать у моря погоды… Арсений представлял, как там, стараясь ничем не показать этого, волнуется оратор. Большинство членов Генерального комитета поддерживает предложение Никарагуа, ведь всех беспокоит опасная ситуация, которая сложилась в Центральной Америке. Вот опять идет Титаренко, улыбается одними губами и, бросив быстрый взгляд вокруг, казалось, всех увидел в этом зале. Тихо сообщает:

— Заседание закончилось. Предложение Никарагуа принято большинством голосов.

На два часа и семь минут было задержано заседание, и хотя точностью люди, руководившие работой Генеральной Ассамблеи, не отличались, но такой долгой задержки еще не было. Терпеливо ждали, зная, что заседание — хоть и в полночь — начнется, что представитель СССР произнесет речь. И речь обязательно надо послушать, чтобы правительство получило информацию, как говорится, из первых уст. А потому председатель еще и молотком не стукнул, как делегаты — откуда они только взялись! — поспешно прошли на свои места, уселись в кресла. У председателя был измученный вид, он вяло объявил заседание открытым, как-то бессильно стукнул молотком и дал слово заместителю главы делегации Союза Советских Социалистических Республик. Арсений взглянул на оратора. Лицо у того красное — должно быть, от крайнего напряжения, которое ему пришлось выдержать, ожидая выступления, но вид, как всегда, энергичный. Бодро прошел по залу к трибуне, внимательно оглядел, прищурившись, всех, кто должен был его выслушать, спокойно произнес:

— Уважаемые делегаты! Дамы и господа! — Выдержав небольшую паузу, он продолжал: — Наша планета едва не прогибается от тяжести небывалого количества оружия. Оружие это — невиданной разрушительной силы. И если случится так, что оно будет пущено в ход, под угрозой окажется сама судьба человеческой цивилизации. Положение осложняется тем, что в данный момент резко активизировались те силы, которые ради удовлетворения своих патологических амбиций накаляют международную атмосферу. Безрассудные действия этих сил в соединении с огромным потенциалом смертоносного оружия могут создать такую, образно говоря, взрывную смесь, которая придаст качественно новые измерения угрозы миру. В условиях, когда человечеству грозит ядерная катастрофа, долг всех, кто имеет отношение к принятию политических решений, — прежде всего усилить заботу о сохранении мира. На всех континентах ширятся антивоенные выступления народов, растет их активность в борьбе за сохранение мира. И это закономерно: люди не могут и не хотят жить в постоянной тревоге за свой завтрашний день…

…Когда представитель СССР закончил речь, раздались бурные аплодисменты. Подавляющее большинство делегатов встало с мест и двинулось навстречу оратору — высказать свое удовлетворение тем, что он сказал от имени народа великого, самого миролюбивого государства, которое не на словах, а на деле борется за то, чтобы человечество не испытало ужасов атомной войны…

Как и в других коллективах, когда Арсений учился или работал, здесь, в представительстве, он был со всеми внешне в одинаково добрых отношениях. Не было в его жизни случая, чтобы он с кем-то открыто враждовал, не здоровался с товарищем по работе, не смотрел в его сторону. Как бы он внутренне ни относился к людям, со всеми старался быть одинаково вежливым. Правда, его вежливость имела свои оттенки, могла быть и приветливой, и сухой. И внутреннее отношение к людям Арсений определял также быстро — и большей частью безошибочно, — ибо имел особое интуитивное чувство родственности (возможно, духовной совместимости?) своей души с душой другого человека. Чувство родственности имело градации: с одним человеком оно было почти абсолютным (такие люди становились его друзьями), с другим оно улавливалось как-то неопределенно (такие люди становились его добрыми знакомыми). И еще заметил Арсений: именно те люди, с которыми ощущал духовную совместимость, отвечали ему тем же. Такого человека Арсений встретил и в Нью-Йорке. Их рабочие столы стояли в одной комнате, они общались все время, чувствуя друг к другу все большую и большую симпатию. Работал тот человек старшим советником представительства, был ровесником Арсения, то есть разменял четвертый десяток. За это время Всеволод Тихонович пробыл уже несколько лет в Канаде, а теперь четвертый год работал в Нью-Йорке. С женой Алисой (Арсений уже познакомился с нею) жил на квартире в нескольких кварталах от представительства.

В первые дни в Нью-Йорке, в представительстве, в ООН, Арсений, не имея опыта дипломатической работы, порой чувствовал себя беспомощным, у него не было таких знакомых, которые бы, не ожидая его вопросов — а их у Арсения возникало много, — тактично подсказывали бы ему, что и как надо делать. Он видел, что все озабочены своими делами, им было не до него. И только Всеволод Тихонович находил время, будучи страшно занятым, дать ему добрый совет, ответить на вопросы, положить на стол документы, с которыми надо было ознакомиться, но Арсений не знал, где их взять, как долго можно держать у себя, куда вернуть. По собственному опыту Арсений знал: в новой работе быстрее улавливается главное, нежели мелочи. К тому же главное охотно объясняют, а мелочи считают несущественным элементом и потому неохотно отвечают на вопросы. О чем, мол, тут говорить? Ведь это так просто и ясно. Однако же и не просто, и не совсем ясно, и в этих мелочах, пока их изучишь, будешь блуждать, как в лесу.

— Если у вас, Арсений Андреевич, есть желание, то завтра мы могли бы поездить по городу, — сказал Всеволод Тихонович, собираясь в пятницу домой. — А то, знаете ли, время бежит быстро, работы и суеты много, не успеете собраться побывать где-нибудь, как уже надо уезжать обратно.

— Я хотел как раз просить вас об этом, Всеволод Тихонович, поскольку вы в Нью-Йорке уже почти старожил, да, спасибо, вы сами предложили, — обрадовался Арсений.

— Мне уже отремонтировали машину, так что завтра поедем собственным транспортом, — пояснил Всеволод Тихонович. — В каком часу за вами заехать?