Валерия Шубина - Мода на короля Умберто

Через месяц Каролина опять появилась.

— Устала! От приемов, улыбок, счастья! Гофманиана. Суетно, но здорово! Совсем как в сказке! Полное удовлетворение своей работой!

Борткевич обращалась сразу ко всем, весенним голосом подтапливая нашу сдержанность. Снова едва уловимое лукавство во взгляде и желание нравиться.

Клавдия Петровна удивленно спросила:

— Неужели вы сделали такую глупость — оформились на новую службу?

— Да нет же! У мужа, — сказала Каролина Сергеевна, и все почему-то переглянулись, — наскребается трехтомник, а заниматься ему некогда. Над книгами ведь надо сидеть!

Быстрота ли ответа подействовала или зависимый тон вызвал сомнение, но с лица Клавдии Петровны сползла снисходительная усмешка. Ее мысль передалась нам, и каждый по-своему вникал в новый смысл Каролининого замужества, думая об одном и том же: «Хорошую работницу нашел себе возможный членкор».

Каролине еще удалось вызвать осудительный интерес к себе, когда под стук машинки она кричала в телефонную трубку:

— Это Борткевич! Я в Москве! Муж тоже! Прекрасно! Он на приеме у министра! У министра!

Клавдию Петровну вызвали на совещание, и некому было разразиться восторгом по поводу раута великолепного супруга. Не войди в комнату игриво настроенный Вартаховский, мы чувствовали бы себя словно люди, которые не оправдали надежд.

— Как, вы — Борткевич?! А я и не знал!

Смущение Каролины вдохновило его.

— Знаменитая Каролина Борткевич! Ходят слухи, что вы нас покидаете?

Каролина зависимо улыбнулась.

— Насовсем? — не отставал Вартаховский.

— Да. Я уезжаю.

— Куда, если не секрет?

— В Ленинград.

— Зачем же? Зачем? — Вартаховский с наигранным страданием уронил голову.

— Поворот судьбы. Я вышла замуж.

— Вышли замуж! Опять замуж! Сколько же мужей вам нужно? Злые языки говорят пока о двух. Вот это факирство! — В узких плутоватых глазах Вартаховского проскользнуло презрение.

— Так получилось.

— Ах, москвички-изменницы! Ах, ловкачки! Ах, негодяйки!

Ласковое издевательство Вартаховского смягчалось нашими слабыми улыбками.

Возможно, и меня склонили бы к мысли о зыбкости человеческих отношений, о силе расчета, и история мгновенного замужества Каролины Борткевич послужила бы тому подтверждением, но в этот момент мне пришлось переключить внимание на новую посетительницу — Елену Григорьевну, которую я вызвала в редакцию.

Сотрудницы исследовательского института, где недавно еще работала Борткевич, охотно принимали приглашения редакторов, рассматривая свое отсутствие на службе как приятное разнообразие, безнаказанность которого обеспечена издательством.

Елена Григорьевна вернула верстку и могла отправиться в институт, но я задержала ее, похвалив голубые агатовые бусы.

Она вскинула руки, чтобы снять бусы и показать под светом. В эту минуту Елена Григорьевна что-то вспомнила и виновато посмотрела на меня:

— Очень сердитесь?

В недоумении я полистала верстку, хотя знала, что Елена Григорьевна вносит правку умело. Причин для недовольства не было.

— Совершенно забыла, — каялась Елена Григорьевна. — Помните, пиропы вам посулила?

В ответ я подставила под горящую настольную лампу свою ладонь; под светом она стала пламенно-красной.

— Вот какие у меня пиропы! Как накаленные угли!

У Елены Григорьевны разыгралось воображение:

— Давайте меняться!

Я согласилась с лихостью заядлого игрока, которому дорога лишь затея:

— На что?

— На диковинный арагонит. Светло-зеленые перламутровые пальцы с фиолетовым оттенком!

С таинственным видом я наклонилась к Елене Григорьевне:

— Знаете Алавердова?

— Композитора?

— И коллекционера. Он привез из Испании лунно-желтые арагонитовые цветы и выставлял их в Тимирязевском музее. Лучше бы я не видела его коллекции!

— Тогда на турмалиновый африцит: кристаллические черные перья. — Как и меня, Елену Григорьевну увлекали диковинные названия.

— Только на астрофиллит!

Она откликнулась почти с упоением:

— На медный изумруд!

— Из сокровищ бухарского Ашир-бая?!

— Из кузницы Вулкана!

— Вы так по-царски щедры, что я решила подарить вам пиропы в память об одном глухаре. Человек, который подарил их мне, участвовал в алмазной экспедиции. Руководитель партии уже потерял надежду найти алмазы. В это время геологи набрели в тайге на дом лесника, и хозяин решил угостить их деликатесом. Подстрелил глухаря и стал разделывать его рядом с печкой, где грелись горемыки. Тут же и выбросил содержимое зоба. Блеснули пиропы. Что тут началось! Пиропы! Спутники алмазов! Выяснили, что глухарь убит возле ручья. Вскоре там обнаружили алмазы.

— А глухаря съели?

Оказывается, у нас был слушатель — спящий Вартаховский. Ему не терпелось проявить осведомленность в минералогии. Он начал с вопроса:

— Вам известно, почему прозрачный сиреневый камушо́к называется аметистом?

Ответить утвердительно значило разочаровать. Мы промолчали.

— Древние римляне — бо-о-ольшие любители повеселиться, уверовали, что он сохраняет трезвость, клали его под язык и спокойно напивались. Аметист в переводе — непьяный.

— Для тебя, Вартаховский, — послышалось из соседней комнаты, — можно растащить все аметистовые месторождения вселенной, и все равно ты будешь пьян, как грузчик.

— Названия — материя непонятная, — находчивым шепотом заполнила брешь в разговоре Елена Григорьевна. — Простой крестьянин нашел минерал, а назван в честь князя Волконского! Почему волконскоит? Это несправедливо. Ковелли описал медное индиго, названо ковеллином, Ферсман открыл — ферсмитом. А князь Волконский и так не обижен фортуной: в двадцать пять лет генерал, при Александре Первом начальник главного штаба, министр двора при Николае, в его руках финансы, земли, хозяйство царской семьи. Трудно найти в прошлом веке более блистательную и счастливую судьбу, а крепостной Куликов остался бедным и безвестным, хотя открыл минерал, который служит живописцам великолепной зеленой краской… Сам Пикассо заказывал ее у нас. Волконскоит должен быть переименован в куликовит.

Я хотела поддержать Елену Григорьевну, но меня перебил Вартаховский:

— Интересно другое. Что, если у открывателя фамилия Непейпиво, как тогда называть? Или Ережоков?

Ход нашего разговора смахивал на поиск брода: все время приходилось избегать опасных мест. Пока Вартаховский, не обращая внимания на мои знаки, напрасно искал тетрадь, куда записывал поразившие его фамилии, я шепнула Елене Григорьевне:

— Придвиньтесь ближе.

Беспорядочное шуршание всегда заставляло Клавдию Петровну вспоминать о состоянии книжного шкафа. Она встала в дверях.