Александр Кулешов - Белый ветер

— Оставьте минимум людей, чтобы ГЭС продолжала работать. Сколько времени нужно на эвакуацию? Десять минут? Пятнадцать? Букреев, позвоните в милицию, вызовите оцепление. Пусть старший из милиционеров спустится сюда, когда приедут. Действуйте, товарищи, и поторопитесь!

Когда в зале остались лишь саперы, Левашов велел им расширять пролом. Пока он отдавал распоряжения, Гоцелидзе в свою очередь слазил в отверстие.

— Доложи начальству, — коротко бросил ему Левашов и, взяв лом, принялся помогать саперам.

Гоцелидзе отправился к телефону.

— Товарищ гвардии капитан, в электростанции обнаружена камера с взрывчаткой. Обслуживающий персонал эвакуируется, оцепление вызвано, приступили к осмотру и разминированию, — доложил он Кузнецову, когда командир роты снял трубку.

— Работа сложная? — спросил капитан Кузнецов. — Помощь не нужна?

— Помощь не нужна, — уверенно ответил Гоцелидзе, — справимся сами.

— Заместитель по политчасти с вами? — после паузы задал вопрос командир роты. — Он далеко?

— Он внизу, приступил к осмотру, товарищ гвардии капитан.

— Ну, действуйте и докладывайте мне по ходу дела.

— Есть, докладывать! — сказал Гоцелидзе и положил трубку.

Рабочие, техники, инженеры, недоуменно пожимая плечами, покинули ГЭС, людей вывели из всех соседних строений. Редкая цепь милиционеров и дружинников окружила станцию. Приехало городское начальство, секретарь ближнего райкома. О том, что происходит там, в недрах здания, не знал никто. По неписаным законам и по четко написанным инструкциям отныне ни один человек не имел права зайти за оцепление.

А происходило там следующее.

Проделав достаточно большое отверстие и вооружившись мощными лампами, Левашов и Гоцелидзе проникли наконец в камеру, куда вел провод.

То, что они увидели, было страшно.

Словно сама ощутимая смерть притаилась в этих безмолвных, неподвижных снарядах, штабеля которых уходили в темноту, в этих посеревших от времени ящиках с толом, в этом змеившемся, исчезавшем во мраке толстом черном проводе.

Тщательно сделанная, отлично замаскированная (за тридцать лет не обнаружили!) камера с огромным зарядом взрывчатки наверняка оборудована продуманной системой неизвлекаемости. Куда-то был выведен электропровод… Куда? Где помещалась подрывная станция? Что тогда помешало взорвать?

Левашов представил себе лес, окружавший ранее электростанцию. Где-то там, в глубине, в землянке, подрывная станция, дежурит в землянке немецкий минер, похаживает вокруг часовой. Но наши прорываются внезапно, зуммерит телефон, минер неторопливо нажимает кнопку, замыкает цепь и уходит. Он не ждет взрыва — взрыв замедленного действия. Электрический импульс по проводу пробежит под землей, пройдет сквозь стену и дойдет до электромеханического взрывателя. И тогда, вылившись в ванночку, заработает кислота — медленно и неуклонно, день за днем, неделю за неделей, месяц за месяцем, будет разъедать, грызть медную проволочку… А все это время люди наверху будут восстанавливать поврежденную, разворованную станцию, днем и ночью трудиться, трудиться, чтобы побыстрее пошел ток к домам, госпиталям, школам, вновь засветились лампы, зажегся свет на разоренной земле, заструилось благодатное тепло. И настанет день, когда под звуки оркестра, под красными транспарантами пройдет митинг — торжественный митинг открытия восстановленной ГЭС.

И вот тогда в намеченный час проволочка истончится, оборвется, подключится взрыватель — и ГЭС взлетит на воздух…

Однако ГЭС цела. Что-то не сработало. Застигла ли того минера пуля раньше, чем он нажал кнопку, или второпях небрежно тянули провод, устанавливали взрыватель его коллеги? Главное, станция жива. И все же ей до сих пор грозит смертельная опасность. Одно неосторожное движение, одна неразгаданная хитрость — и ничего не останется от станции, от них — саперов.

Долго-долго, осторожно, будто рядом спал ребенок, двигались они меж штабелей снарядов, обходили ящики с толом. Наконец картина стала ясной.

Фугас состоял из сотни стокилограммовых артиллерийских снарядов, сложенных в штабеля. На снарядах, будто клещи, прилепились стандартные заряды: толовые шашки в оцинкованной оболочке — такие не ржавеют. В них электродетонаторы. Между штабелями ящики с толом — промежуточные заряды, там тоже взрыватели. Головной взрыватель ввинчен и в каждый артиллерийский снаряд.

Где-то, незаметные во мраке, могли притаиться замаскированные оттяжки — перережешь, потянешь, взрыватели сработают — они у немцев были герметические, хорошо сохранились и теперь, через много лет.

А быть может, взрыватель разгрузочного типа? Вставят такой, сверху положат тяжелый груз, хоть снаряд например, через пятнадцать минут кислота проела проволочку, и все — теперь груз поднять нельзя, иначе будет взрыв. И как знать, в каком вообще состоянии все эти натяжки, шпильки, проволочки, ударники, пружинки? Герметические-то герметические, да вдруг от долгого пребывания под землей все-таки проржавела предохранительная шпилька, появятся окислы металла, соединятся с взрывчаткой или среагируют на трение, когда начнешь вывинчивать взрыватель?

«Как бы поступил полковник Скворцов?» — невольно подумал Левашов, вспомнив преподавателя училища. И хорошо себе представил весь порядок действия: Скворцов так наглядно, так ярко проводил свои занятия, что забыть их было нельзя.

Гоцелидзе, Букреев, Копытко стояли с напряженными лицами, хмуро взирая на тяжелые, таившие грозную опасность штабеля.

— Начнем, пожалуй, — с улыбкой произнес Левашов.

На лицах саперов слабо засветились ответные улыбки.

— Товарищ гвардии лейтенант, — твердо сказал Гоцелидзе, — по инструкции такой фугас следует уничтожить взрывом, разминированию он не подлежит…

Левашов удивленно глянул в его сторону.

— О чем говоришь, Арчил? Сам ведь понимаешь — электростанцию взорвать нельзя. Значит, надо разминировать.

— Конечно, товарищ гвардии лейтенант, но я обязан предупредить о требованиях инструкции.

— Будем считать, что доложил. Как старший начальник беру всю ответственность на себя, — Левашов невесело усмехнулся.

— Я к тому, — вдруг неожиданно громко заговорил Арчил, — что приказом командира батальона командиром подвижной группы назначен гвардии лейтенант Гоцелидзе, то есть я. Я и должен произвести разминирование, остальным положено уходить.

Левашов с любопытством посмотрел на Гоцелидзе, на его румяное лицо, на аккуратно подстриженные нитки-усики, на всю его подтянутую, ладную фигуру (он уже успел почистить китель, смахнуть пыль с сапог).

— Ая-яй, Арчил! — Замполит укоризненно покачал головой. Что с тобой? Разве ты не проходил специальную медкомиссию как раз на крепость нервов и ясность мыслей? Ты что ж, намекаешь, чтоб я ушел?