Джика Ютеш - У нас в Крисанте

Михэлука всегда со страхом смотрит в лицо молодого офицера и всякий раз вспоминает один из вечеров…

Томека был тогда сильно навеселе.

— Почему ты пьешь, дядюшка Томека? — спросил Михэлука. — Сожжешь себе все нутро… Пойдем лучше ляжем спать. Я лягу с тобой в конюшне и расскажу сказку… Хорошую сказку, ты такой не знаешь!

Опираясь о плечо Михэлуки, механик пошел с ним на конюшню, но там неожиданно отрезвел.

— Какую ты сказку знаешь, Михэлука? Какую сказку? — повторил механик и, заплакав, крепко обнял мальчика. — А ты знаешь, какая сказка самая занятная? Ведь ты должен был быть моим ребенком, моим мальчиком! Как я твою мамку любил, любил Рафилу больше жизни, больше света небесного! Добрая, красивая она была, как цветок. Это из-за нее я нанялся в Крисанту, чтобы быть с ней рядом, защитить ее! Да только ничего у меня не вышло, не было у меня никакой возможности это сделать. Ушла она от нас, растаяла, как роса небесная!.. — Томека всхлипывал как малый ребенок. — А теперь уйди, оставь меня одного… Ох, как тяжко!.. Тяжко мне… Ты был еще совсем маленьким несмышленышем и не помнишь, как я приехал к Пэлтэгуце и захотел взять вас к себе. Но Рафила тогда уже была не в себе и спутала меня с «ним». «Не притрагивайся ко мне, волчище!» — крикнула она. Ты слышишь, малыш? Вот что она мне сказала!..

Потом Томека как-то сразу уснул, а Михэлука продолжал задавать себе мучительные вопросы и не находил на них ответа.

Дни шли за днями, и все окружающее постепенно приобретало новый смысл. Теперь уж Михэлука не боялся барина. Не пугался ни его трости, которой старик яростно стучал по полу, ни угроз, ни приказов. Михэлука вскоре понял, что старый барин сам чего-то боится, может быть, воров. Придут ночью и ограбят усадьбу, в которой хозяин живет одинокий как перст. Понял также, что барина никто не любит, даже тетка Олимпия. Она просто притворяется такой смиренной и покорной, чтобы старый барин не выгнал ее нищей из дома, как когда-то выгнал мамку.

А к дяде Томеке в душе мальчика зародилось какое-то робкое, теплое чувство. Когда механик бывал пьян, мальчику казалось, что он обязан его охранять и защищать. Он старался его защитить даже от гнева тетки. Иногда он даже прокрадывался на кухню, чтобы там с помощью Бенони утащить для механика обед, который тетка не хотела ему давать, потому что он в тот день не работал.

И вот за последнее время цуйка из бутылки Томеки почему-то стала испаряться, словно ее поглощала нечистая сила. Томека решил, что в этом виновата тетка Олимпия, и пытался усовестить ее:

— Послушай, Олимпия, ты, видно, сама не знаешь, что еще придумать! Что плохого сделала тебе моя цуйка? Какое тебе дело, что я пью?

Но тетка в ответ только хохотала:

— По мне, хоть голову пропей!

Разговоры эти обычно кончались ссорой, а цуйка все продолжала убывать. Томеке приходилось оставаться без водки иногда день, иногда два, а то и целую неделю. Не станешь же каждый день бегать в деревню Присэкань за новым запасом.

Тщетно пытался Томека найти для своих бутылок надежный тайник. Это был очень ловкий и хитрый вор.

Но вот как-то вечером, вернувшись из деревни с новым запасом цуйки, Томека застал вора на месте преступления.

— Значит, это твоих рук дело! — закричал он, выхватывая у Михэлуки бутылку.

Мальчик потерял равновесие, упал и сильно стукнулся о камень. Томека растерялся, лицо у него перекосилось, и казалось, что он вот-вот заплачет. Затем сломя голову Томека убежал на гумно и весь следующий день не показывался, даже обедать не пришел.

Михэлука сильно ушибся и пришел в себя лишь на руках у дяди, который отнес его в комнату. За дядей плелся перепуганный Бенони. Он то и дело хватал Михэлуку за ногу и спрашивал:

— Он умер, папочка? Он умер?..

Михэлука тихо стонал, а тетя, всячески понося и проклиная Томеку, забинтовала мальчику голову.

— Так тебе и надо, не лезь к пьянице в душу! — сердито ворчала она.

Михэлука страшно осунулся и отказывался от еды. Тогда тетка стала кормить его из ложечки, все время бормоча себе под нос:

— Совсем очумел малый! Пресвятая богородица, чем только я перед тобой согрешила?

А Михэлука был в отчаянии, ему хотелось только одного — закрыть глаза и умереть. Боль незаслуженной обиды тисками сжимала сердце. «Как только мог Томека так со мной поступить?»

Бенони старался изо всех сил утешить брата.

— Не горюй, Лука! — шептал он. — Знаешь, что я ему сделаю? Как только снова напьется, утащу бутылку с цуйкой и выброшу в уборную! Вот увидишь. А еще я ему засуну за пазуху крапивы и налью дегтю в ботинки, которые он надевает по воскресеньям!

Но брат отворачивался к стенке. Ему ничего не нужно! Михэлуке хочется умереть!

На третий день Бенони вдруг пулей влетел в комнату и, еле переводя дух, выпалил:

— Томека идет! И не один, а с какой-то костлявой горбатой бабкой. Слышь, Михэлука? А вдруг он привел с собой злую волшебницу? Наверное, наябедничал, что я налил ему дегтя в ботинки! Ой, что со мной теперь будет?

— Где ребенок? — донесся вдруг из кухни скрипучий голос.

Потеряв последние остатки храбрости, Бенони нырнул под кровать.

— Тетушка Саломи́я! — с удивлением воскликнула Олимпия. — Да как же вы взобрались на нашу горку? Добро пожаловать! Отдохните малость, отдышитесь, а потом я вам все по порядку расскажу про Томеку…

— Рада видеть тебя, Олимпия, — снова раздался хриплый, суровый голос. — Я пришла навестить сынка Рафилы.

— Значит, Томека вам все рассказал?

Бенони нетерпеливо закопошился под кроватью и потянул одеяло.

— Она к тебе пришла… Только это не волшебница… Это бабушка Саломия из Зэворыты. Мы с мамкой были у нее в гостях, она меня еще пирогом угостила. Это мамка Томеки.

Михэлука лежал, крепко зажмурив глаза, и весь дрожал. Он чувствовал, что в кухне должен быть и Томека. «Но почему он ничего не говорит? Почему молчит?»

Дверь протяжно скрипнула, и тетка шепотом окликнула больного:

— Эй, Михэлука!.. Смотри, что тебе принесла бабушка Саломия…

Михэлука приоткрыл глаза. К его кровати мелкими шажками подошла худая, сутулая, почти горбатая старушка со смуглым, сморщенным лицом. Из-под черной шали выбивались белоснежные волосы. Она присела на край постели и проницательно взглянула на больного своими маленькими черными, глубоко запавшими глазками.

— Бедный ягненочек! — прошептала она и нежно погладила лицо мальчика.

К горлу Михэлуки подступили слезы, и он быстро спрятал голову под одеяло.

— Ты-то чем виноват? — пробормотала старуха и неожиданно властно крикнула: — Никула́е!

На пороге появился Томека. В руке он держал узелок, и весь его вид — заросшие густой щетиной щеки, жалобно обвисшие усы и похудевшее лицо — говорил о том, как много он за эти дни пережил.