Джика Ютеш - У нас в Крисанте

— Хорош совет, нечего сказать! — сердито перебивала его тетка. — Гаврила дойдет в профсоюз, пожалуется на барина, а тот нас просто выгонит из Крисанты. А ты почему не получил земли, хоть и вступил в профсоюз? Ты-то там был, когда делили поместье Попеску. Почему же не взял себе два-три гектара? Хочешь чужими руками жар загребать?

— А зачем мне земля? — отбивался Томека. — Я механик… Мне он положенное жалованье платит в срок. Со мной шутки плохи!..

— А я что у него прошу? — рассердился дядя. — Тоже только то, что мне положено! Он же обещал вместо жалованья отдать нам луговину.

— А ты побольше ему верь. Пусть даст документ, выправленный в трибунале. Крисанта не зря был адвокатом… Может какую угодно штуку выкинуть… Возьмет и докажет, что ты ему еще задолжал. Я, мол, содержал и его, и жену, и двух детей!..

— Как это «докажет»? — вскипела тетка. — Ничего он не докажет! А ты не каркай, язык у тебя поганый. Это все твоя дурная башка да дурацкий твой профсоюз придумывают всякие страхи. Разве Михэлука наш сын? — Охваченная тревогой и страхом, она тут же набрасывалась на дядю: — Тряпка ты, а не мужчина! Сколько раз я тебе говорила — потребуй, чтобы он выправил в трибунале все бумаги.

Все ее благодушие как ветром сдуло. Томека пренебрежительно сплевывал сквозь зубы и уходил в свою комнату.

Михэлука и Бенони, как побитые собачонки, старались не попадаться на глаза разъяренной тетке, а дядя Гаврила, глубоко вздыхая, закутывался в свой лохматый кожух и укладывался спать на дворе, где долго еще курил, переворачиваясь с боку на бок.

Постель ребят стояла у самого окна. Бенони, как только касался головой подушки, сразу же засыпал, а Михэлука еще долго лежал не смыкая глаз и слушал, как дядя, горестно вздыхая, курит цигарку за цигаркой. Мальчик понимал, что дядя боится, как бы старый барин не передумал выправить нужные бумаги на луговину и домик. «Жалко дядю, — думал Михэлука. — Бедный он, бедный!.. Это он из-за забот стал такой худой и молчаливый. Никто его не жалеет! Ему больше всех попадает от тетки: она его и немым обзывает, и тряпкой, и мамалыгой, и квашней. Но дядя Гаврила вовсе не немой, не тряпка и, конечно, не мамалыга и квашня. Он просто очень добрый да ласковый. Даже когда сердится, не может ругаться, как Томека. Трудится с утра до ночи, чтобы задобрить барина, и верит, что тот выправит ему документы на домик с луговиной… Но, может, Томека прав? А вдруг барин и в самом деле обманет дядю? Что тогда с нами будет?» Словно сквозь сон, раздается в ушах мальчика странный смех мамки, когда она говорила дяде:

«Он тебя вышвырнет на улицу! Так же, как меня и моего ребенка!»

«А как быть, — размышляет Михэлука, — если старый барин и в самом деле не отдаст луговину и домик, а просто выбросит нас за ворота? Что с нами со всеми будет? Разве я смогу тогда жить у тетки?»

И Михэлука от всей души желает, чтобы хозяин Крисанты выполнил свое обещание.

Он так об этом мечтает, что готов вскочить с постели и посреди ночи бежать к старому барину. Он бросится ему в ноги, будет целовать руки и умолять не обмануть дядю… Он мысленно уже представляет себе, как будет просить барина, и в уме приготовил целую речь: «Барин, я вас очень, очень прошу, выправьте дяде бумаги на луговину и домик. А то нет у него жизни с теткой… Уж очень она стала сердитой! Это же совсем не трудно сделать! Вы только не сердитесь, ведь у вас такая большая усадьба, комнат столько, что и не сосчитать, фруктовый сад, ульи, виноградник и так много земли, засеянной пшеницей и кукурузой… Пожалейте вы дядю, помогите ему избавиться от забот, а то он совсем замучился…»

Но на заре, когда тетка грубо будила Михэлуку, вся его отвага исчезала.

Потом мальчик решил, что надо действовать другим путем, и стал учиться у тетки хитрому искусству угождать хозяину. Теперь он уже не избегал барина, а старался все время попадаться ему на глаза, чтобы хозяин видел, что Михэлука все время занят работой. Он перестал также молчать, словно в рот воды набрал, и, как только видел барина, не поднимая глаз, громко говорил: «Целую ручку». В дни уборки барских комнат Михэлука, не поднимая глаз, тер пол до зеркального блеска и летел, как ветер, когда надо было принести барину туфли или тазик с теплой водой для бритья. Весь день он ходил по пятам за теткой и всячески старался ей помочь.

А вот Бенони ходил как в воду опущенный — ему теперь совсем не с кем было играть. Какими бы чудесами он ни соблазнял двоюродного брата, неизменно получал ответ, от которого даже тетка Олимпия приходила в изумление: «Нет, Бенони, я теперь занят. Мне сейчас не до глупостей. Играй сам со своим самопалом, ты еще маленький. Ну, иди, иди, видишь, я занят!»

Старания Михэлуки не пропали даром. Как-то в воскресенье, хорошо выспавшись после обеда, старый барин потребовал к себе «лягушонка Рафилы».

Михэлука помогал дяде смазывать упряжь, как вдруг дверь распахнулась и вбежала тетка.

— Он его зовет наверх! — крикнула она, еле переводя дух. — Ой, боже, боже, видать, не зря у меня сегодня правое веко дергалось! Все утро дергалось! — повторяла тетка с блестящими от радости глазами.

Дядя тоже заволновался.

— Сам барин Кристу зовет тебя к себе! Ежели спросит про мамку, расскажи ему всю правду, расскажи как вы бедствовали и мучились у Пэлтэгуцы. Я сам хотел это сделать, да барин был тогда не в духе и слушать меня не пожелал.

— Если даст конфет, принеси и мне! — потянул Михэлуку за рукав Бенони.

— Не забивай ему голову глупостями! — оттолкнула Бенони тетка и заторопила Михэлуку: — Причешись, умойся и надень чистую рубаху. Ты что, не слышишь, что барин тебя зовет?

Михэлука окунул в плошку с маслом пучок пакли и, хотя сердце его отчаянно колотилось, спокойно спросил:

— А зачем я ему понадобился?

Потом поспешно помылся, тетка насухо вытерла ему суровым полотенцем лицо, руки и колени, натянула на него чистую рубаху и причесала. Теперь Михэлуке по-настоящему стало страшно. Как он скажет барину про бумаги? Мальчику показалось, что он забыл все слова, которые так тщательно подбирал для этой встречи.

— Смотри барину прямо в глаза! — снова и снова поучала тетка. — Говори складно, уважительно, все время повторяй «целую ручку». Будешь торчать с закрытым на замок ртом, ничего не получишь!

«А что я должен у него получить?» — со страхом спрашивал себя Михэлука, взбираясь по лестнице на галерею. Ноги у него дрожали совсем как в тот раз, когда он пришел сюда впервые.

Впрочем, ни красный ковер, ни зеркала, ни вешалки из бычьих рогов его уже не пугали. Ко всему этому он успел давно привыкнуть. Не испугался он и когда тетка легонько постучала в дверь комнаты барина.

— Вот я его и привела, — заявила тетка, вталкивая мальчика в комнату.