Джика Ютеш - У нас в Крисанте

Барин поставил на стол чашку с чаем, пристально посмотрел на Михэлуку и спросил:

— Как тебя звать?

Михэлука так и застыл с разинутым ртом. Как же так? Он живет в Крисанте уже целый год, а барин даже не знает его имени! Может, поэтому он его и называет всегда лягушонком?

— Ты что, не слышишь? — подтолкнула мальчика тетка. — Барин спрашивает, как тебя звать!

— Михэлука.

— Так, так… Михэлука, значит! Хочешь, Михэлука, бисквит? Я вижу, ты трудолюбивый мальчик… Так хочешь бисквит? — И, взяв двумя пальцами печенье, барин протянул его мальчику: — Бери, бери!

Михэлука проглотил слюнки, немного подумал и твердо заявил:

— Я не хочу бисквита.

От изумления старый барин уронил печенье и голова его затряслась — верный признак, что барин сердится.

— Да как тебе не стыдно? — вспылила раздосадованная тетка. — Барин угощает бисквитом, а ты, сопляк, отказываешься! Ишь как нос задрал!

— Оставь его в покое! — крикнул старик, с раздражением стукнув ложечкой по чашке. — А что ты хочешь от меня получить, Михэлука? — спросил он притворно ласковым голосом. — Может, хочешь несколько лей, озорник?

Взяв двумя пальцами печенье, барин протянул его мальчику.

Михэлука собрался с духом и в отчаянии выпалил:

— Я хочу, чтобы вы выправили дяде бумаги на луговину и дом. А то он все время боится, что вы нас вышвырнете на улицу.

Тетка шлепнула мальчика по губам:

— Молчи, дьяволенок!

Хватая широко разинутым ртом воздух, барин вскочил со стула, потом расхохотался безудержным визгливым смехом и, еле переводя дыхание, крикнул:

— Ишь чего выдумал, лягушонок!

На лбу у него вздулись вены, лицо перекосилось и в следующую секунду вне себя от злости он заорал:

— Выгони его! Вышвырни вон! Во-о-он!.. Бандитское отродье!

Тетка тут же схватила Михэлуку за шиворот и вышвырнула за дверь. Кубарем скатился он с лестницы, в ужасе убежал и зарылся в стог сена.

Через некоторое время он услышал голос тетки. Она звала его домой.

«Небось поколотить хочет», — подумал мальчик и решил не отзываться.

Но Бенони все же его разыскал.

— Не смей никому говорить, где я! — прошептал Михэлука.

— А почему мне не говорить? — удивился Бенони. — Как хорошо, что я тебя разыскал! Я и на чердак лазил — думал, ты там! Пошли скорей к столу! Тебя мамка зовет поесть!

— Чего поесть? Тумаков? — сердито огрызнулся Михэлука, метнув сердитый взгляд на Бенони. — Посмей только сказать — я с тебя шкуру спущу!.. Ступай принеси мне лучше кусок хлеба.

— А зачем хлеб, когда мама напекла для тебя пирогов, — удивился Бенони. — Пироги с творогом!.. Мама ждет тебя!.. Говорит, что ты поумнее нашего папки.

— А что я такого умного сделал?

— Ведь это ты сказал барину, чтобы он выправил бумаги на дом и луговину! Думаешь, он не выправил? Тут же подписал бумагу и отдал мамке. А мама спрятала ее за пазуху и все боится, как бы не потерять! — победоносно продолжал Бенони. — Ей-богу, подписал!.. Только вот Томека говорит, что подпись эта ни гроша не стоит. Обзывает старого барина хитрой лисой, а мамку — глупой гусыней. Хочет пойти с папкой в профсоюз, но папка не пойдет, мамка его не пустит. Так что она тебя зовет вовсе не для того, чтобы отлупить!

Михэлука на радостях завопил и толкнул что было сил Бенони в бок. Они пустились на стогу в пляс, а потом помчались домой — есть пироги с творогом.

Михэлука чувствовал себя по-настоящему счастливым. Дядя уже не будет вздыхать до поздней ночи, а тетка станет доброй и веселой. Они получили свою луговину и домик!..

Луговина находится по ту сторону дороги, ведущей к холмам деревни Присэкань. Луговина небольшая и тянется от рощицы акаций, где раньше проходила межа, до края коммунального выгона. Чьи-то трудолюбивые руки посадили вокруг луга живую изгородь — не луг, а рай для пяти швейцарских коров старого барина.

А вот покосившийся от дождей и снега домик — настоящая развалюха. Кровля из полусгнившего камыша накренилась набок, точь-в-точь как старая шапка Томеки, когда он навеселе.

Порог порос травой и, казалось, вот-вот уйдет в землю, замок и металлические кольца на дверях покрылись ржавчиной. Тетка пытается изо всех сил повернуть ключ в замке, но замок не поддается.

— Папка, а кто здесь жил? — спрашивает Бенони и, приподнимаясь на цыпочки, старается дотянуться до маленького, забитого досками оконца.

— Пастух, дед Хэнту́к.

— А почему он здесь жил?

— Это был его дом.

В конце концов приходится сбить кольца. Дядя велит Михэлуке принести камень. Михэлука нашел камень, но он слишком велик и глубоко врос в землю. Тетка находит другой, поменьше. Дядя колотит камнем по заржавевшим кольцам.

Бенони и Михэлука все время вертятся под ногами и болтают без умолку.

— А где же дед Хэнтук? Почему он ушел из своего дома? — спрашивает Бенони.

Дядя Гаврила смеется:

— Барин подал на него в суд и отобрал домик.

— Как отобрал?

Заржавленные кольца наконец поддаются, и дядя открывает жалобно скрипящую дверь.

— Да замолчите вы, черти! — кричит тетка. — Совсем заморочили голову!

Михэлука отходит, но Бенони и не думает замолчать и дергает отца за рукав:

— Ты что, папка, не слышишь? Как это он отобрал домик через суд?

— Очень просто. У барина Кристу околели две коровы. Пастух недоглядел, и они забрались в люцерну.

В домике пахнет плесенью. В темных сенях до самого задымленного потолка — печь. Нет ни лавки, ни стола, только в одном углу — затканный паутиной разбитый кувшин. Сени ведут в единственную комнату. Косо свисает сорванная с петель дверь, придавая комнате еще более унылый вид.

— Посмотри, Гаврила, сколько щелей! — восклицает тетка. — А на потолке дыра величиной с голову. Придется тебе принести камыша и починить крышу.

Дядя свистнул и почесал затылок.

— Ладно, принесу. Только вся эта хибарка, того и гляди, развалится. Вот чертов барин! Выправил бы бумаги в сорок пятом году, домик был бы в сохранности. А теперь, чтобы можно было жить, нужно в него всадить уйму денег…

Тетка стоит руки в боки и не сводит глаз с позеленевших от плесени стен.

— А все потому, что ты не мужчина, а тряпка!.. Столько лет мучились, ждали, а теперь никакой радости!

Дети носятся как угорелые. Снуют из сеней в комнату, из комнаты в сени, царапают позеленевшие от сырости стены, постукивают по закопченной трубе.

Вдруг из темени забитой сажей трубы вырывается черное чудище.

— Ой, мама, мамочка! — вопит Бенони, быстро прячась за юбку матери.

Михэлука окаменел… Он не кричит. Такая уж у него теперь привычка: что бы ни случилось — молчать…