Шервуд Андерсон - Уайнсбург, Огайо. Рассказы [сборник litres]

Но когда эти бобы – холодные, грязные, и подают их на тарелке, которую вытерли рукавом вот этого пиджака…

Я огляделся. В комнате была еще грязная койка да лестница без перил, ведшая в комнату наверх.

Вдруг слышу – там кто-то ходит. Шлепает босыми ногами по полу. Какое-то время было тихо, потом шаги раздались снова.

Представьте себе картину: июнь, затерянная где-то в горах хибарка, внутри – духота. А старик молчит. Наблюдает за мной. Хочет, наверное, проверить, пренебрегу я его гостеприимством или нет. Я взял грязную ложку и начал есть бобы. Ну и глушь, кажется, никогда так далеко не забирался.

И тут снова над головой – шаги. По-моему, старик сказал, что жена его умерла и теперь он живет один?

Но откуда я знаю, что наверху – женщина? Да вот уж знаю.

– У вас там женщина? – не выдержал я.

Он расплылся в беззубой зловредной ухмылке, словно хотел сказать: «Что, любопытство замучило?»

А потом рассмеялся – странным каким-то кудахтающим смехом.

– Женщина, да не моя, – пояснил он.

Какое-то время мы снова сидели в тишине, потом звук шагов повторился в третий раз. Босые ноги шлепали по дощатому полу.

И вот на грубо сколоченной лестнице появляются две ноги. Две тонкие девчоночьи ноги.

На вид ей было лет двенадцать-тринадцать, не больше.

Она спустилась почти до самого низа, потом вдруг остановилась и уселась прямо на ступеньку.

До чего же она грязная, до чего худенькая! Посмотреть – настоящая дикарка! Кажется, более дикого создания в жизни своей не встречал. А глаза сверкают, как у дикого зверька.

Но при этом было в ее лице что-то особенное. Даже и не объяснишь, что именно. Среди молодых жителей гор попадаются лица, в которых есть что-то породистое, аристократическое. Да, пожалуй, точнее и не скажешь.

У нее было как раз такое лицо.

Итак, теперь их двое, они сидят и смотрят, как я с трудом глотаю бобы. А что, если подняться и выкинуть эти грязные бобы в открытую дверь? Или сказать просто: «Спасибо, больше не хочется»? Но я не посмел.

Впрочем, скорее всего они и не думали о бобах. Старик заговорил о девчонке, сидевшей в пяти шагах от него, словно ее не было в комнате.

– Девчонка не моя, – повторил он. – Приблудная. Отец у ней помер. Одна совсем осталась.

Я все-таки пытаюсь воспроизвести его речь, но без особого успеха – сам знаю.

Он захихикал, ощерившись в стариковской беззубой ухмылке.

– Она, хе-хе, ничего не ест. Она – кошка, – сообщил он.

Он чуть нагнулся вперед и тронул меня за рукав.

– Слушай, что скажу. Она – кошка. Ненасытная. Мужик ей был нужен. Вот и нашелся один.

– Так она замужем? – шепотом спросил я, стараясь, чтобы она не услышала.

Этот вопрос рассмешил его.

– Замужем? Скажет такое!

Взял ее один молодой, сказал старик, из местных, тут же в лощине и живет.

– А сейчас он – здесь, с нами, – смеясь добавил он, и тут девчонка встала и начала взбираться вверх по лестнице. Она так и не сказала ни слова, только все время смотрела на нас своими детскими глазами, смотрела с ненавистью. Она поднималась, а старик все смеялся над ней тонким стариковским смешком. Даже не смеялся, а хихикал.

– Она, хе-хе, есть-то ничего не может. Как попробует поесть, так тут же все назад. Думает, я ничего не понимаю. Кошка она. Все по мужику изнывала, вот и получила. Теперь есть ничего не может.

После полудня я пошел ловить форель в ручье и к вечеру поймал четырнадцать штук – неплохой улов. Форели были одна лучше другой. До темноты я успел перебраться через гору и выйти на главную дорогу.

Уж и не знаю, каким ветром меня снова занесло в эту лощину. Все стояло перед глазами лицо девчонки.

Да и форель там хорошо ловилась. В том ручье, по крайней мере, ее хватало.

Собираясь туда во второй раз, я положил в карман двадцать долларов. Мало ли что, думал я… впрочем, сам не знаю, что я тогда думал. Какие-то мысли, конечно, были.

Она же еще совсем девчонка, думал я, сущий ребенок. А что, если они ее там держат силой? Вот этот самый старик вместе с молодым головорезом из местных? Может, ей удастся от них откупиться.

Отдам ей эти двадцать долларов. Вдруг они-то и помогут ей вырваться? В горах двадцать долларов – большие деньги.

Как и в прошлый раз, стоял жаркий летний день. Старика дома не оказалось. Я даже было решил, что там вообще никого нет. К дому, стоявшему на отшибе, вдоль ручья бежала едва заметная тропка. Течение в ручье было быстрое, вода – прозрачная. Я слышал ее журчание.

Стоя на берегу ручья, напротив дома, я раздумывал, как поступить.

Вмешаться?

Стыдно признаться, но я немножко струхнул. И уже думал – что я за дурак, зачем пришел сюда?

И тут вдруг из дома вышла она, девчонка, и направилась прямо ко мне. Да, никаких сомнений не было. Она в положении. И, разумеется, не замужем.

Если она согласится взять мои деньги, она, по крайней мере, сможет купить себе хоть какую-то одежду. На ней были грязные лохмотья. Ноги – босые. А когда родится ребенок, будет уже зима.

На пороге дома появился мужчина. Высокий, молодой житель гор. Суровый с виду. Вот, значит, какой он. Он стоял и молчал.

Такой же грязный и неопрятный, как старик, как и девчонка.

Меня она ничуть не испугалась.

– Здравствуйте, это опять вы, – сказала она звонко. Но в глазах, вижу, как и в прошлый раз – ненависть.

Спросил ее насчет рыбной ловли. Форель, спрашиваю, клюет? Мужчина, тяжело ступая, скрылся в доме, а она подошла поближе.

Опять не знаю, как передать речь этой молодой горянки. И не сравнишь ни с чем. Столько всего в голосе.

Сейчас, однако, в нем слышались холодные ясные нотки, слышалась ненависть.

– Мне почем знать? Этого (она махнула рукой в сторону высокого сутуловатого мужчины, скрывшегося в доме) разве заставишь рыбу ловить? Ленивый как черт – только бы ему прохлаждаться.

Гневными глазами она смотрела на меня. Что ж, попробую хоть деньгами ей помочь. Вытащив из кармана банкнот, я протянул его ей.

– Тебе скоро понадобится одежда, – сказал я. – Вот, возьми, купишь себе что-нибудь.

Наверное, я как-то задел ее гордость. Кто их поймет, этих жителей гор? Только ненависть в ее глазах стала еще сильнее.

– Иди ты к черту, – услышал я. – Проваливай отсюда. И чтоб духу твоего здесь не было.

Каким тяжелым стал ее взгляд! Никогда не знавали людей, живущих вот так, «на задворках большой жизни», как говорит наш брат писатель? (Их можно встретить не только среди далеких и прекрасных холмов, но и в трущобах больших городов.) Так вот, это был жуткий взгляд: в глазах ребенка читалась зрелость…

От этого взгляда меня бросило в дрожь. Ребенок, совсем еще ребенок, но уже столько знает о жизни! Прежде чем уйти в дом, она обернулась ко мне и сказала несколько слов напоследок. Насчет моих денег.