Збигнев Домино - Польская Сибириада

Когда солнце садилось, разжигали костер, и бабы варили какую-нибудь еду. Чаще всего ячменную кашу. Иногда уху из рыбьей мелочи, которую вытаскивали из оставленного на ночь кошеля. А когда деду Микишке удавалось подстрелить пару рябчиков, все с удовольствием обгрызали птичьи косточки. Днем подкармливались земляникой или дикой клубникой, которой полно было в тот год на Казацкой поляне. Много было и черемши, и трубочек дикого лука.

По вечерам бабы купались в речке, стирали свои одежки. Сташек купал Серко и сам не упускал случая поплескаться в воде. Несмотря на усталость, бабы долго сидели у костра — судачили, шутили, плакали, вспоминая свое житье-бытье. Часто пели…

Над Казацкой поляной возносился медовый аромат сохнущего сена. Настала пора стаскивать его в одно место и метать большие стога. Разбросанные по лугу копенки укладывали на березовую волокушу, и Сташек свозил их к скирде. Сено следовало ровно сложить, плотно утрамбовать, чтобы стог не разметали вихри, не промочили ливни. Несмотря на то, что стояла хорошая погода, Микишка боялся неожиданной грозы и торопил всех, хотел поставить стог в один день.

Среди ночи кто-то разбудил Сташека.

— Слышишь, как конь бесится? Чуть стену копытами не развалил. Микишка уже туда с ружьем помчался.

Все выскочили из избушки. Ночь была светлая, лунная. Увидев людей, Серко понемногу успокаивался. Из-за угла вышел Микишка с ружьем на перевес.

— Ну что?

— Тишина, ничего не видно.

— Так чего же конь шалел?

— Испугался. Факт. Может, росомаха подкралась?

— Бабы, а может, леший?

— Перестань, дура, и так страшно, а она тут нечисть поминает!

Когда они утром вышли на покос, ночная тайна прояснилась. Следы на поляне не оставляли сомнений, кто напугал ночью коня. Медведь! Ради забавы или рассердившись на что-то, косолапый разметал не сложенные еще в стог копенки сена. Поломал березовую волокушу, на которой Сташек подтаскивал сено, в клочья изодрал фуфайку, забытую одной из женщин под копной. Микишка прошелся по следам и заявил, что на поляне разбойничала медведица с детишками.

— Что ей тут надо было?

— Проголодалась, наверное.

— А может, разозлилась, что мы тут долго сидим и ей мешаем. Да, задала она нам работенку! А мы сегодня закончить хотели.

Прошло уже две недели, женщины скучали по дому, по детям. Только Анюту никто не ждал. Сташеку тоже хотелось скорее вернуться, он думал о Тадеке, беспокоился об отце: вдруг письмо пришло, или, не дай Боже… Нет! Он гнал от себя черные мысли подальше, хотя не всегда это удавалось… Часто думал о Любке. Не мог забыть ту прощальную ночь. Когда купался в реке, вспомнилась Здиська, их купание в Бирюсе. После той удивительной ночи с Любкой он все чаще интересовался собственным телом. Неожиданно заметил под носом и на подбородке нежный пушок. Какие-то волосы выросли под мышками, кустятся в паху. Все чаще Сташек ловил себя на том, что ему доставляет странное удовольствие вид купающихся, поблескивающих нагой белизной баб. А те относились к реке, как к бане, и совсем его не стеснялись. У баб были опаленные солнцем лица, черные от дегтя руки. Зато тела были белее белого. Худые и сутулые, резвились они в воде, а их подпрыгивающие обвисшие груди одновременно смешили и поддразнивали. Только у Анюты, невысокой, с девчоночьей фигуркой, черноволосой, с бурятскими раскосыми глазами, груди были маленькие и ядреные, как яблочки. От совместных купаний Сташек поначалу отговаривался, как мог, но пару раз им удалось стащить его с коня, бросить в воду и втянуть в свою игру, плескаться, барахтаться, щекотать. Со временем такие вечерние купания доставляли Сташеку все больше удовольствия. Удивляло его, что Анюта иногда избегает этих игр на реке. Выйдет неожиданно на берег и одевается за кустами.

После смерти мужа Анюту в деревне считали не совсем нормальной. Но на сенокосе она себя вела обычно. Разве что, одевалась во все черное, не любила шуток, редко улыбалась и иногда исчезала на какое-то время в тайге: как тот пресловутый кот, который гуляет сам по себе. Часто сидела одна на берегу Золотушки и задумчиво смотрела на воду. А то плела венки из лесных цветов и украшала ими свои иссиня-черные волосы. Иногда, когда она пела вместе со всеми, а пела она действительно хорошо, из ее глаз неожиданно брызгали слезы. Женщины Анюту любили и сочувствовали ей.

— Переживает, баба, все еще «похоронку» пережить не может.

— Какая там из нее баба! Дитё еще. Ей шестнадцать всего было, когда ее за Ваню выдали. Бабской жизни распробовать не успела, а уже все для нее кончилось.

После трудного дня Сташек буквально падал от усталости и тут же засыпал мертвым сном. Ночи стояли теплые, спали, не накрываясь, не переодеваясь. Женщины, правда, иногда какое-нибудь платье или юбку меняли. Одна Анюта всегда переодевалась на ночь в длинную до пят посконную рубаху. Спать ложилась поздно, когда Сташек уже давно храпел. А когда он вставал, Анюты уже не было: она бежала утром на реку, умывалась и приносила ведерко воды для чая. Но иногда Сташек просыпался ночью со странным ощущением, что кто-то его разглядывает. Он осторожно приоткрывал глаза и видел над собой низко склонившуюся Анюту. Он замирал без движения, слышал ее дыхание и не на шутку пугался. Все продолжалось одно мгновение. Анюта тихо вздыхала и укладывалась на свое место. А Сташек уже до рассвета не спал. Днем Анюта не избегала его, но и особенно не выделяла среди других. Как все остальные женщины, любила у костра слушать его рассказы о Польше. Часто работала с ним в паре, особенно, когда волочили сено. Как-то вечером, когда Сташек уже выкупал коня и сидел на берегу, уставившись на воду, она подкралась к нему сзади и закрыла глаза руками.

— Анюта! — немного испугавшись, Сташек все же сразу узнал ее.

Анюта улыбнулась, что случалось с ней крайне редко, и положила ему на голову венок из желтых цветов.

— Идет тебе… А как ты меня узнал?

— Ну… по твоим рукам.

Она стала рассматривать свои ладони, поворачивала их то так, то этак.

— А что в них такого, в моих ладонях?

— Маленькие они, не такие…

— A-а! Сидишь тут сам с собой, думаешь… О чем?

— Я и сам не знаю. Так, обо всем.

— Я тоже так иногда задумаюсь… А о Польше думаешь?

— Думаю… О Польше чаще всего.

— И что ты видишь?

— Что вижу? По-разному… Но чаще всего сад. У моего дедушки в Польше был большой старый сад. Все там было — черешни, груши, яблони! А весной как все зацветет!

— Сад, говоришь, яблоки! А я еще в жизни яблока в глаза не видела. Жарко сегодня, комары житья не дают.

Она сорвалась с места и быстро ушла. Сташек снял с головы венок, погадал на цветах и бросил венок в речку.